Дорога к подполью

Я почувствовала в нем смелого человека, который пробирается в Севастополь с каким-то тайным заданием. А ведь хождение ночью запрещено под угрозой расстрела.

Постели действительно были прекрасные, с грудой подушек и чистым бельем. Я с наслаждением вытянулась на мягкой перине и натянула на себя прохладную простыню. В первый раз за последние два месяца, которые стоят многих лет жизни, меня охватило отрадное ощущение тепла и уюта. Сквозь дрему я услышала мягкий голос хозяина, доносившийся из соседней комнаты:

— Хорошо ли вам, учитель?

…Чуть брезжил рассвет, когда мы поднялись. Я торопила папу:

— Идем скорей, надо выйти пораньше!

— Я пойду в деревню, — сказал хозяин, — кажется, должна идти в Бахчисарай подвода, попрошу, чтобы вас взяли, а вы подождите на дороге.

Выйдя из деревни на дорогу, мы сели возле дота и стали ждать.

Уже солнце взошло и начало припекать, а подводы все нет. Мы медленно пошли по дороге.

Пройдя не больше километра, увидели стоявшую на шоссе машину. Из сада вышел шофер с кошелкой яблок. Узнав, что машина идет в Симферополь, я попросила:

— Возьмите одного старика, мы с девочкой пойдем пешком.

Лицо шофера было каменным, но я не отставала, так как боялась, что отец скоро свалится на землю и не сможет сделать ни шага. Наконец, шофер снизошел к моим просьбам. На радостях я сделала глупость и отдала отцу все вещи, надеясь, что его довезут до Альмы, а мы с Дуняшей без вещей скорей дойдем. Но, как потом оказалось, шофер ссадил папу с машины в Бахчисарае, заявив, что без пропуска дальше не повезет. До Альмы оставалось еще двенадцать километров, и бедному отцу, еле двигавшемуся, пришлось еще навьючить на себя вещи. Однако свет оказался не без добрых людей. Фигура старика, через силу бредущего по дороге, тронула сердце какого-то русского шофера, который остановил машину, посадил в нее отца и довез до Альмы.

Нам с Дуняшей тоже повезло; другой шофер подобрал нас и довез до Бахчисарая, оттуда мы уже пешком пришли в Альму.

Семья колхозников Тамбовцевых

Радость встречи с мамой была омрачена. Добрая женщина приютила маму и мальчика. Но не могла же она посадить на свою шею всех нас, у нее своя семья. И, несмотря на то, что Евфросинья Ивановна не выказала и тени неудовольствия, нам было не по себе.

Я сейчас же повела Дуняшу к Воронцовым, но оказалось, что они вынуждены уходить от своих родственников. К счастью, одна колхозница, слышавшая наш разговор, взялась воспитывать Дуняшу, пока не поправится ее мать.

Евфросинья Ивановна поселила нас в одной из своих двух комнат, устроила постели. Вечером, сидя на лавочке возле окон, мы беседовали с ней и ее мужем о наших дальнейших перспективах. Речь шла о том, чтобы папе устроиться учителем в какой-нибудь из окрестных деревень.

Для этого хозяин предложил поехать в Бахчисарай. Рано утром они уехали на попутной подводе. К вечеру вернулся хозяин и сообщил, что папа остался в в Бахчисарае у Сергея Павловича Богоявленского, нашего севастопольского знакомого, еще до войны переехавшего в Бахчисарай, где он жил со своей дочерью Соней.

— Петру Яковлевичу предлагают должность преподавателя бахчисарайской школы, — сообщил хозяин, кажется, он хочет взять это место.

Зачем я не поехала с папой, не отговорила его! — горевала я: в Бахчисарае мы погибнем от голода, а в деревне не дадут умереть.

Но делать нечего, решили ждать результатов папиной поездки.

Чтобы как можно меньше отягощать Евфросинью Ивановну, мы старались сами добывать себе пищу. В сорок втором году был необычайный урожай яблок. Альма от войны не пострадала, странно было видеть после развалин Севастополя совсем целую деревню с фруктовыми садами и аллеями тополей. Ветви яблонь ломились от тяжести плодов.

Конечно, все это присвоили гитлеровцы. Они эшелонами вывозили яблоки в Германию, машины, груженные доверху, развозили их по немецким войсковым частям. Вход в сад был воспрещен. Но мы не обращали внимания на запрещение, проникали в сад и собирали падалицу, которую варили и ели. Евфросинья Ивановна каждый день подсовывала нам что-нибудь из еды: тарелку борща на всех, кусочек хлеба, несколько сухарей или еще что-то.

Дом, в котором жили Тамбовцевы, принадлежал бывшему кулаку. Он и его жена занимали половину дома. В остальных двух маленьких комнатах размещались Евфросинья Ивановна с мужем, четырнадцатилетним сыном и двенадцатилетней дочерью, да теперь еще появились и мы.

И вот кулак решил, что, наконец, дождался своей власти, пора ему дом прибрать к рукам. Он объявил Евфросинье Ивановне, чтобы ее семья немедленно выселилась, иначе он позовет полицейских.

На следующий день утром явились два пьяных полицая и приказали тотчас же выселяться.

— Нам выселяться некуда, — ответили Тамбовцевы.

Казалось, полицейские только этого и ждали. С криком и руганью, как два пса, спущенных с цепи, набросились они на Тамбовцевых. Мужу в кровь разбили лицо, Евфросинью Ивановну несколько раз ударили кулаком. Тамбовцевы еле вырвались из лап полицаев и убежали. Хорошо, что детей не было дома.