Дорога к подполью

— Предать! — возмутилась женщина. — Пусть будут прокляты те, кто предает! — Помолчав, она добавила: — Мой семнадцатилетний сын ушел добровольно в армию в первые дни войны…

Потом она начала растапливать погасшую печь.

Все это мне Дина рассказала при встрече. Вскоре она все же ушла к партизанам и, как я узнала впоследствии, неплохо воевала. Но месяца через два, во время одного из прочесов леса, была ранена в плечо и отправлена самолетом на «Большую землю».

Две смерти в один день

Через несколько дней снова приехала мама. Ее мучила мысль об умирающем Володе и тревожила моя судьба. Прошло три дня. 10 ноября около восьми часов утра Володя умер.

Бедняга последние две недели страшно мучился. Соседка-врач каждый день делала ему уколы камфары и морфия. Он умер тихо, как будто уснул. До войны смерть его была бы потрясающим горем, а сейчас? Сейчас мы все отупели от бесконечных ударов, несчастий и не могли остро реагировать. Я запрещала себе плакать. Нужно много сил, чтобы выдержать эту жизнь.

Наше горе — общее горе, в стране гибнут миллионы.

Мы знали, что наши стоят на Перекопе, но, может быть, ждут весны? А гитлеровцы стали еще свирепей, и до последнего дня предстоит борьба, которая унесет, наверное, немало жизней.

На другой день, когда гроб с Володей стоял в комнате и мы ждали линейку, чтобы отвезти его на кладбище, открылась дверь и вошел маленький Женя. Мы были поражены: ведь он оставался с папой в Бахчисарае… Мама вскрикнула:

— Что случилось, Женечка? Почему ты приехал?

— Дедушке очень плохо, он заболел. — Женя стоял бледный и растерянный.

— Что с дедушкой?

Но Женя ничего не мог толком объяснить и только твердил: дедушке плохо. Мама растерялась, не зная, что делать. В это время Женя вышел из комнаты, а минут через пять дверь приоткрылась и сестра знаком поманила меня.

Она повела меня в сарай во дворе, где работал плотник, заканчивая крышку гроба.

— Папа не болен, а умер, — сказала она.

Ну, жизнь, если уж начала бить, то бей без передышки! Две скупые слезы выкатились из моих глаз. Но снова прошептал суровый голос: не плачь, может быть, он вовремя умер, избавился от еще более страшной жизни и смерти.

Папа умер ночью с 10 на 11 ноября от паралича сердца. Таким образом, сбылось одно его желание, которое он не раз высказывал: умереть внезапно, без мучений.

— Пока не будем говорить маме, — сказала сестра.

Но что делать! Еще не успели похоронить одного, как надо хоронить другого.

Вернувшись в комнату, застали маму в большом смятении.

— Что делать? — обратилась она к нам. — Ехать сейчас? Но как же с Володей? Он так хотел, чтобы я его похоронила. И поздно, я не успею до темноты добраться в Бахчисарай.

— Оставайся, — уговаривали ее мы с сестрой, — нет смысла сейчас идти, все равно в Альме придется ночевать. Похороним Володю, а завтра рано утром отправимся в дорогу все вместе.

Так и решили. Но мама все не могла успокоиться и допытывалась у Жени: как он сюда приехал, кто его посадил на машину, что говорил папа и где у него болело?

За гробом Володи, кроме нас и двух его знакомых, никто не шел: здесь мы были чужими и новыми людьми.

На следующее утро с рассветом мы собрались в путь. Отправляясь к нам, мама захватила разное старье, думая сшить Жене зимнее пальто, и теперь складывала, чтобы забрать обратно. Сестра стала ее уговаривать:

— Оставь здесь, ведь ты еще вернешься. Но мама не соглашалась:

— Неизвестно, когда я опять сюда приеду.

— Ты скоро приедешь, папе очень плохо, мало ли что может случиться.

Сестра всячески намекала на возможную папину смерть, а я молча стояла в стороне и видела: мама далека от этой мысли. Обычно ее трудно обмануть, но сейчас она ничего плохого не подозревала. И вот, когда мама с узелками в руках уже собралась выходить из дверей, сестра остановила ее:.

— Мама, крепись, папа умер. Тебе незачем тащить все это, вы с Женей вернетесь с нами и будете жить здесь…

Узелки выпали из маминых рук, ошеломленная и растерянная, она остановилась у дверей.

— Успокойся, все сейчас теряют близких.

Этот аргумент был силен. Мама не упала в обморок, не забилась в истерике, а как-то покорно примирилась с судьбой. Я подумала: настанет время, когда мы ясно поймем и почувствуем всю тяжесть наших потерь.

При выходе из Симферополя наткнулись на гитлеровскую заставу. Огромный, рыжий жандарм с бляхами на груди преградил дорогу.

— Вэг!

Мама стала просить, умолять его пропустить нас, говоря, что в Бахчисарае умер ее муж и мы спешим его хоронить, но жандарм оставался неумолим. Спокойно прохаживаясь взад и вперед, он резко и настойчиво повторял: «Вэг Симферополь!», протягивая руку по направлению к городу.

Мама чуть не заплакала и со слезами отчаяния в голосе обратилась к пленному, мостившему дорогу.

— Объясните ему, что мы идем хоронить, что умер муж и отец: он, наверное, не понимает.

Рыжий жандарм приостановился и захохотал.

— Я все понимаю, я прекрасно говорю по-русски, — произнес он на чистом русском языке. — Вэг Симферополь! — И снова повелительным жестом протянул руку по направлению к городу.