Дорога к рабству

Формой власти, предполагающей передачу международному правительству строго определенных полномочий, в то время как во всех остальных отношениях отдельные государства продолжают нести ответственность за свои внутренние дела, является, разумеется, федерация. В разгар пропаганды «Федеративного союза» можно было услышать много неверных, а часто просто нелепых заявлений по поводу создания всемирной конфедерации. Но все это не должно заслонять того факта, что федеративный принцип является единственной формой объединения различных народов, способной упорядочить взаимоотношения между странами, никак не ограничивая их законного стремления к независимости[108]. Федерализм – это, конечно, не что иное, как приложение к международным отношениям принципов демократии – единственного способа осуществлять мирным путем перемены, изобретенного пока человечеством. Но федерация – это демократия с очень ограниченной властью. Если не принимать в расчет гораздо менее практичную форму слияния нескольких стран в единое централизованное государство (необходимость в котором вовсе не очевидна), то федерация представляет единственную возможность для осуществления идеи международного права. Не будем себя обманывать, утверждая, что международное право существовало в прошлом, ибо, употребляя этот термин по отношению к правилам поведения на международной арене, мы выдавали желаемое за действительное. Дело в том, что, если мы хотим воспрепятствовать убийствам, недостаточно просто объявить их нежелательными, надо еще дать властям возможность предотвращать убийства. Точно так же не может быть никакого международного права без реальной власти, способной претворять его в жизнь. Препятствием к созданию такой власти служило до недавнего времени представление, что она должна включать все разнообразные аспекты власти, присутствующие в современном государстве. Но если власть разделяется по федеративному принципу, это становится необязательным.

Такое разделение полномочий будет неизбежно ограничивать власть и целого, и входящих в него отдельных государств. В результате многие виды планирования, ныне весьма популярные, окажутся просто невозможными[109]. Но это не будет служить препятствием для всякого планирования вообще. Одним из главных преимуществ федерации является как раз то, что она закрывает дорогу опасным видам планирования и открывает – полезным. Например, она предотвращает – или может быть устроена так, чтобы предотвращать, – рестрикционные меры. И она ограничивает международное планирование областью, в которой может быть достигнуто полное согласие, и не только между непосредственно заинтересованными сторонами, но между всеми, кого это может затрагивать. Полезные формы планирования применяются в условиях федерации локально, осуществляются теми, кто имеет соответствующую компетенцию, и не сопровождаются рестрикционными мерами. Можно даже надеяться, что внутри федерации, – где уже не будет причин, заставлявших в прошлом максимально укреплять отдельные государства, – начнется процесс, обратный централизации, и правительства станут передавать часть своих полномочий местным властям.

Стоит напомнить, что идея воцарения мира во всем мире в результате соединения отдельных государств в большие федеративные группы, а в конечном счете, возможно, и в единую федерацию, совсем не нова. Это был идеал, привлекавший практически всех либеральных мыслителей XIX столетия. Начиная с Теннисона, у которого видение «воздушной битвы» сменяется видением единения народов, возникающего после их последнего сражения, и вплоть до конца века достижение федерации оставалось неугасимой мечтой, надеждой на то, что это будет следующий великий шаг в развитии нашей цивилизации. Либералы XIX века, может быть, и не знали в точности, насколько существенным дополнением к их принципам была идея конфедерации государств[110]. Но мало кто из них не отметил это как конечную цель[111]. И только с приходом XX века, ознаменовавшего торжество «реальной политики», идею федерации стали считать утопической и неосуществимой.