Дорога к рабству

Мы можем доверять тому, что государство в своей деятельности направляется исключительно общественным согласием, лишь постольку, поскольку это согласие существует. Когда государство начинает осуществлять прямой контроль в той области, в которой не было достигнуто общественного соглашения, это приводит к подавлению индивидуальных свобод. Но этот случай не единственный. Нельзя, к сожалению, бесконечно расширять сферу общественной деятельности и не задеть при этом области индивидуальной свободы. Как только общественный сектор, в котором государство контролирует распределение средств и их использование, начинает превышать определенную пропорцию по отношению к целому, результат его деятельности начинает сказываться на всей системе. Пусть государство непосредственно регулирует только часть (хотя и большую часть) ресурсов – результат принимаемых им решений сказывается на всей экономике в такой степени, что косвенно контроль задевает все. В Германии уже в 1928 году столичные и местные власти контролировали напрямую больше половины национального дохода (по тогдашним официальным данным, до 53 %), а косвенно – всю экономическую жизнь нации, и так было не только в Германии. При таких обстоятельствах не остается индивидуальной цели, достижение которой не ставилось бы в зависимость от деятельности государства, и «общественная шкала ценностей», направляющая и регулирующая деятельность государства, должна учитывать все индивидуальные нужды.

Если допустить мысль, что демократия прибегает к планированию, осуществление которого требует большего общественного согласия, чем есть на самом деле, нетрудно представить себе и последствия такого шага. Люди, к примеру, могли пойти на введение системы управляемой экономики, поскольку считали, что она приведет к материальному процветанию. В дискуссиях, предварявших введение этих мер, цель планирования могла определяться как «общественное благосостояние», и этим словом прикрывалось отсутствие действительного согласия и ясного представления о цели планирования. Согласие, таким образом, достигается только относительно использования механизма планирования. Однако это все еще механизм, пригодный только для достижения общественного блага «вообще»; сам вопрос о конкретном содержании деятельности возникнет, когда исполнительной власти понадобится перевести требование единого плана в термины конкретного планирования. Тут-то и выясняется, что согласие по поводу желательности введения планирования не опиралось на согласие по поводу целей планирования и его возможных результатов. Но, согласившись планировать нашу экономику и не поняв, что мы получим в результате, мы уподобимся путешественникам, идущим, чтобы идти, – можно прийти в такое место, куда никто не собирался. Для планирования характерно, что оно создает такую ситуацию, в которой мы вынуждены достигать согласия по гораздо большему числу вопросов, нежели мы привыкли это делать; при плановой системе мы не можем свести весь объем деятельности только к тем сферам, где согласие уже достигнуто, но должны искать и достигать согласия в каждом частном случае, иначе вся вообще деятельность становится неосуществимой.

Единодушным волеизъявлением народ может потребовать от парламента подготовки всеобъемлющего экономического плана – к сожалению, ни народ, ни его представители в парламенте тем самым еще не обязываются прийти к согласию относительно конкретного конечного результата. Неспособность же представительных органов выполнять прямую волю избирателей с неизбежностью вызывает недовольство демократическими институтами. К парламентам начинают относиться как к бездеятельной «говорильне», считая, что они не могут в силу или неспособности, или некомпетентности исполнить прямую функцию, для которой были избраны. В народе начинает расти убеждение, что для создания системы эффективного планирования необходимо «отобрать власть» у политиков и отдать ее в руки экспертов – профессиональных чиновников или независимых специалистов.