Дорога к твоему сердцу (СИ)

Моя футболка ей была как платье. А мои спортивные штаны были ей сильно велики по длине, и пришлось до отказа затянуть на её талии шнурок, чтобы они хотя бы с неё не падали. Уложив Милану в кровать, я прижал её спиной к своей груди. Я не знал, как вывести её из того состояния, в котором она была. - Я не знаю, как это объяснить, и можно ли будет здесь что-то вообще объяснить. - Начал я. - И сможешь ли ты простить... Но я всё сделаю, чтобы ты это забыла, всё что захочешь. Хочешь, давай вместе уедем на море? Арлана с собой возьмём. Нам же хорошо на море было. Может, там тебе будет легче всё это пережить. - Зачем? - впервые ответила она. - Чтобы встречать каждое утро с членом в горле? - Милана, девочка, забудь! Просто, пожалуйста, всю ту херню, что я нёс. Дебил. Я за каждое слово прощение вымаливать буду, я всё для тебя сделаю... Милана! - сейчас, когда она это повторяла, меня самого передёргивало. - Мы же сможем через это перешагнуть и жить дальше? Да? - Не хочу. - Тихо произнесла она. - Что? - не хотел я верить услышанному. - Не могу отделаться от ощущения грязи на теле. Чувствую себя использованной самым мерзким образом. - Привычное сочетание слов, вдруг резануло внутри напоминанием о собственной дурости и слепоте. - Почему? Я всё в жизни делала правильно, не бунтовала, не лезла выше всех. Не хитрила, не пыталась урвать кусок пожирнее... Сначала, диагноз. Следом муж с его двойной жизнью и похождениями, теперь это. Я устала. Устала разгребать всё это. Я устала от этой жизни. Больше не хочу, просто больше не хочу жить. Я остолбенел. В её голосе не было ни грамма истерики. Так не говорят люди, желающие просто привлечь внимание к себе. Она всё решила и была уверена в своём выборе. Я виноват в этом решении.

Дверь распахнулась, хлопнув об косяк. Арлан вихрем промчался по комнате, залез с того края кровати и прижался к Милане, крепко её обнимая. - Мама, не бросай меня! Я же тебя нашёл! Пожалуйста, мама! - выдал Арлан. Спина Миланы окаменела, она, похоже, тоже растерялась. А Арлан только без конца повторял свою просьбу не бросать его и называл её мамой. Её плечи дрогнули, и она обняла сына в ответ. - Мам, ну ты чего? Ну, не плачь! - просил её Арлан, зацеловывая мокрые щeки. – Все, я рядом!

Глава 27.

Амиран. Самые страшные минуты в жизни любого человека, это минуты, когда теряешь что-то очень важное. Что-то, без чего жизнь сразу становится лишённой огромного куска.

Вот и сейчас, я лежал рядом с Миланой и сыном, слушал, как сын зовёт Милану мамой и просит остаться с ним, видел, как беззвучно сотрясаются её плечи и крепче сжимаются вцепившиеся в ткань футболки пальчики сына. И ощущал, всей кожей чувствовал, как растворяются в воздухе минуты. И с каждой такой минутой обида и боль Миланы могла превратиться в ненависть. Уже превращалась. Только ненавидеть она начала почему-то саму себя.

Понемногу Милана затихла, а голос сына сначала стал тише, а потом и вовсе замолчал. Но уснуть я не смог бы, ни при каких условиях.

Отработанный до автоматизма, до уровня рефлекса, принцип в любой ситуации, какой бы страшной она не была, сначала принимать меры, а уже потом размышлять о произошедшем, сработал и на этот раз. Документы, мгновенно объяснившие, где была и чем занималась Милана, в каком она состоянии, и что с ней произошло, стали вспышкой прояснившей голову. Главным стало перевезти Милану в безопасное место и обеспечить помощь.

Не важно, что причиной того, что эта помощь ей понадобилась, стал я сам. Точнее, то безумное животное, в которое я превратился от ревности, что сжигала всё разумное во мне все эти дни. От уязвлeнного самолюбия, что все старания привлечь её, не оценили, не заметили. От чувства собственной беспомощности, что я, убивший годы, исправляя ту репутацию и мнение о нашей семье, что создали дед, отец, братья, готов был, наплевав на все правила и законы, привести её в дом женой, хозяйкой. Я готов был прогнуться для неё. А она просто ушла, не посчитав нужным даже сказать мне в лицо, что уходит.

Никогда в жизни я ни одну женщину не взял силой! Никого! И единственной, кому я причинил эту боль, стала она, моё наваждение. Моя нимфа. И я ничего не мог сделать, чтобы исправить всё произошедшее, чтобы забрать себе эту боль, избавить её от этого ощущения грязи.

Вот только сейчас, когда сделать уже было ничего невозможно, когда оставалось только ждать, мысли, запертые до этого момента необходимостью помочь Милане, превратились в самых безжалостных палачей. Они набрасывались на меня воспоминаниями, звучали моим голосом, прокатывались под кожей раскалeнными шарами с сотней острых шипов.

Сейчас, когда я её потерял, уничтожил собственными руками любую надежду на то, что она согласится принять меня, всё вдруг стало таким ясным, понятным и очевидным. Настолько предельно открытым, что я просто не мог понять, как я этого не заметил раньше? Я совсем недавно задавался вопросом, люблю ли я её. А сейчас даже самому было смешно. Как можно сомневаться, не разобраться в самом себе, если это видели все вокруг?!