Дорога к «звездам»

Но вот из-под мерзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши, и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой земли.

— Тебе помочь? — мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.

— Обойдусь... — ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.

Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку «Картье»!

Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересек проезжую часть.

Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у ее ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем...

* * *

Аэропорта я практически даже и не видел.

Несмотря на то что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене! И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил,что это — что-то особенное!..

Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.

Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы на дорогу.

Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно кормят, и причем абсолютно «на халяву». У Дженни был большой опыт полетов...

За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом. Во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до Санкт-Петербурга я летел в рождественской красно-золотой жилетке! Они еще хотели, чтобы я надел и манишку с «бабочкой», но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с «бабочкой» отказался наотрез.

С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они так проверят мои бумаги и меня самого — на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке — Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через Специальный служебный проход, по Специальному выдвижному коридору прямо в самолет — на мое место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.

Я вообще заметил, что словом «специальный» немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому.

* * *

Прощание было каким-то расслабленным, грустным, словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...

Герр Лемке уважительно пожал мне лапу.

Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой и перекрестила меня...

«Полицайхундефюрер» Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом шелдрейсовском языке:

— Найдешь своего приятеля-шофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.

— Спасибо, — ответил я ему и неловко лизнул его в нос.

Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова,

Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы.

Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я четко видел, как она положила глаз на Рэкса...

Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И что я принес ей счастье!

А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!..

Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-шелдрейсовски, и поэтому я, весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете...

— Ты не вернешься, — тихо сказал Фридрих. — Я знаю. Я вижу тебя в последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...

— Да! Да, конечно!.. — прошептал я все-таки по-шелдрейсовски. — Я буду звонить тебе... И пожалуйста, не забывай: полтаблетки от давления и таблетку «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни...

— Спасибо, — сказал Фридрих, и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.

* * *

Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга — вряд ли имеет смысл.