Дорога камней

— Я слышу, слышу, — ответила она и, снова глядя на него через темноту жаждущих успокоения глаз, медленно протянув руку, взялась за его ладонь. Столь же медленная, всеохватывающая, пробирающая дрожь пронзила его. Ладонь Принцессы оказалась горячей, как пламя, и дышащей, живой. Словно воплощённая ласка коснулась его и прикосновением вызвала спазм, в котором смешались удовольствие, слабость и страх. Керье сжал левую руку в кулак и стиснул в узел, сдержал все то, что нахлынуло вслед за тем. Ни Принцесса, ни Камень в его теле не должны были почувствовать этого, услышать, узнать.

— Просто устала, Керье, если бы ты знал, как...

— Я понимаю... Ваше Высочество... — осторожно, боясь предательской хрипоты, сказал он, не отрывая взгляда от гладкой кожи, нежной линии щёк, шелковистых волос, совершённых розовых губ.

— Не понимаешь, — слабо улыбнулась она, — нет. Иначе бы ты не стоял.

Мгновение Керье действительно не понимал сказанного, лишь сверху смотрел в её запрокинутое лицо, которое оживало скрытой улыбкой. Затем до него дошло. Он почувствовал, что бледнеет, и едва не отступил, — но она держала его за руку, и отступить было невозможно.

Глаза их встретились, взгляды сплелись, и Принцесса медленно потянула его на себя, зная, что её крошечной, но властно влекущей силы окажется достаточно, чтобы перебороть крепость и мощь его рук. Керье опустился на колени, вдыхая аромат, исходящий от неё. И утонул в нем, мгновенно и безоглядно, — как только понял где-то внутри, что это позволено ей самой.

— Так одиноко, — виновато прошептала она, гладя его плечи и грудь кончиками пальцев, лаская дыханием шею и щеку. — Если бы ты знал как.

Керье молчал, потому что любое слово, как и любое действие в этот момент были бы ложными. Он замер, чувствуя, как тянут от неудобного положения мышцы поясницы и спины, сильными руками придерживая Принцессу за спину и бока, обнимая её. Она никак не продолжала всего этого; лишь расслабленно, спокойно дышала, и влекущая слабость горячего тела, жар которого легко преодолевал тонкий шёлк рубашки телохранителя и переливчатый атлас платья Принцессы, заставляла телохранителя ежесекундно бороться с собой. Он молчал.

Беспокойство утихло, но не оставило его; теперь, держа в объятиях лучшую из тех, кем невыносимо хотелось обладать, он должен был как-то отвлечь внимание, и поэтому продолжал вслушиваться в тишину, стараясь не слышать её дыхания, вглядываться в сумрак, стараясь не видеть отражения Принцессы в переливах зеркал, — вот только чувствовать ничего, кроме неё, и дышать ничем, кроме запаха её кружев, атласа, гибкого тела и волос, он не мог.

Его уже почти колотило, хотя внешне это не проявлялось никак, и руки несколько раз едва удерживались от движения вниз, с нажимом, властно сминающим возможное сопротивление, — когда он все-таки смог услышать то, чего, в сущности, боялся и слушать не хотел — слабое, неразличимо-далёкое всхлипывание где-то в темноте, которое снова отозвалось холодом, метнувшимся по спине, густым шаром, застывшим в груди. Было в этом неслышном плаче что-то нечеловеческое, пугающее, тоскливое до дрожи, хотя неясно было, реальный он или нет. Керье едва не передёрнуло. Он глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. Плач оборвался сильным, надрывным всхлипыванием, замер, затих...

И внезапно, ощутив ровное, горячее дыхание Принцессы, понял, что разлито в сумраке, темно, давяще и сгущено вокруг.

Комната как будто впитала частый, задыхающийся страх. Керье представил себе, будто увидел воочию, как часто бывала здесь Принцесса, сжавшись в маленький, содрогающийся комок и тихо плача, — от страха, безвестности и бессилия. Совсем одна.

Жалость, острая, как раскалённый нож, входящий в заледенелое масло, пронзила его; он сжал руки, смело, властно прижимая Инфанту к себе, — она не сопротивлялась, наоборот, прильнула к нему ещё более, позволяя гладить шелковистые волосы, горячие плечи и спину, ждущие ласк. Желая понять все это, заставляя себя ощутить то, что, возможно, ощущала она, Керье почувствовал вспыхнувшую в солнечном сплетении резкую раздирающую тоску, и печаль, застилающую глаза.

Принцесса была беззащитна и слаба, как человеческий ребёнок; прекрасна, как птица, отдающая небесам закатный пурпур, ещё прекраснее — для неё не было сравнений и имён; телохранитель почувствовал всеохватывающее, всепоглощающее стремление защитить её, помочь ей, отдать ей.