Дорога китов

Мой отец лежал мертвым.

Мне дела не было до злобных воплей этого сопляка, одуревшего от мести, я хотел отмахнуться, подбежать к истекающей кровью груде плоти, которая прежде была моим отцом.

Но Бьорн стоял на пути с поднятым мечом, по которому стекала густая кровь моего отца. Кровь отца. Толстые щенячьи губы Бьорна кривились от страха и ненависти.

На мгновение я увидел себя его глазами: ровесник, жилистый и гибкий, с резкими чертами лица, с плечами, привычными к мечу и веслу, дочерна обожженный солнцем и ветром.

Он был слишком молод и мягок, этот мальчик, чтобы пытаться взыскать цену крови. Но это он и его брат зарубили моего отца.

Тогда я пошел на него, и мало что помню, кроме того, что в первый раз не испытывал страха. Возможно, это было знакомо Колченогу - равнодушие к смерти и ранам в безрассудном угаре боя. Возможно, берсерк чувствует иначе, но я ощутил что-то такое в пляшущей золотистой пыли под Белой Вежей.

Как проходил бой? Хороший скальд сказал бы многое, но единственное, что я знал, так это то, что, когда я, щурясь от солнца, осмотрелся, Бьорн лежал на спине с окровавленной головой и с почти отрубленной лодыжкой.

Я увидел, что кровь капает из раны у меня на предплечье, мой щит порублен в щепу, а на левой руке нету двух пальцев.

Мой отец был еще жив, когда я опустился рядом с ним на колени, но я ничего не мог ему предложить, даже воды, и уж, конечно, никакой помощи. Я стоял на коленях, беспомощно свесив руки, и не мог даже разглядеть его глаз в запекшейся крови. Я лишь ронял на него слезы и кровь, и тяжкий стыд собственного бессилия остался со мной навсегда.

Он усмехнулся, зубы у него тоже были в крови.

- Они мертвы, да?

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова; мои руки дрожали.

- Славно. Проклятие, я должен был понять, что они ни за что не уймутся. Схватил одного - эту глупую маленькую задницу, Стейнкеля. Совсем не владеет мечом. Держал бы руки подальше. Этот дерьмовый христианский священник...

Он хотел сплюнуть, но у него не хватило сил. Кровь заполнила весь рот, и он издавал булькающий звук, когда говорил. Он посмотрел на меня, все еще усмехаясь.

- Плохо дело. Этот проклятый медведь... Ты похож на свою мать.

И снова я ничего не смог сказать, а мои слезы капали ему на плечо.

- Хорошая женщина. Любил ее, как-никак, а она меня, думаю. Но у нас не вышло...

Он опять кашлянул кровью, и я беспомощно погладил его плечо.

- Лгали оба, - продолжал он. - Не без причины. Оба любили взаправду. Мой ходил по дороге китов... Быстрый драккар, надежный. С хорошим парусом я мог сократить на день... любой путь. Найти дорогу по звездам на край света... - Он судорожно дернулся; усмешка застыла. - Ты моя гордость. - Глаза у него стекленели, он одной рукой стиснул мое запястье. - Но не мой сын. Ее настоящей любовью был Гуннар...

И он ушел по радужному мосту Биврест, а мир завертелся и обрушился на меня, как волна, и все мои мысли обратились в прах.

Я остался бы там, но меня оттащили и положили в безопасном месте, куда не долетали стрелы, рядом с раскинувшими лапы огромным орудиями из ливанского кедра и потными греческими мастерами.

Они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, потому что приступ провалился, и теперь оставался единственный способ взять город - разбить стены. Кто-то из греков, увидав, в каком я состоянии, дал мне воды и перевязал раны грязноватыми тряпками, а я сидел, окаменев, и ничему не противился. Внутри же я... распался, как проржавевшая в море кольчуга, ронял звено за звеном.

Отец мне не отец. Гуннар - настоящая любовь. Стаммкель ненавидел Гуннара. Новые звенья соединялись и скреплялись, постепенно восстанавливая связь событий.

Мать, уже нося меня под сердцем, пришла к моему отцу... нет, к Рерику. К Рерику, который женился на ней и получил хутор себе на старость, а вместе с ним и сына того, кто считался мертвым. Считался, пока он не явился, как призрак на пиру.

Гуннар. Не удивительно, что он остался в Бьорнсхавене и никто не посмел против этого возразить. И не удивительно, что Гудлейву пришлось хитрить, чтобы отделаться от меня, потому что он должен был все знать.

И Гуннар остался с Эйнаром, потому что остался я, - он отдал жизнь, поскольку был моим отцом, и молчал о том до могилы. Я плакал, размазывая грязные слезы по лицу, обо всем, что мы не сможем сказать друг другу, обо всем, что вспоминал и что обретало новый смысл.

Гуннар Рыжий. Ходивший с важным видом, рыжий, как осенний папоротник-орляк, Морской разбойник, в котором было больше отцовских качеств, чем у Рерика, кто просто хотел иметь хутор и покой. Локи сыграл шутку, и они обменялись жизнями.

В конце концов я впал в отупение, и слезы иссякли. Я думал о Рерике, лежащем в пыли. Нельзя допустить, чтобы его тело склевали стервятники; я пошел искать Давших Клятву.

Я нашел человека, которого знал, Флоси, моего товарища по веслам на прежнем «Сохатом»; он приветствовал меня усталым взмахом руки.

- Думал, тебя прикончили. Остальные вон там, - сказал он, ткнув грязным пальцем за плечо. - Иллуги всех пересчитывает. Меня послали за едой и водой.