Дорога китов

Мы нашли Хрута, который знал больше загадок, чем Нос Мешком, и Коля сына Отригга, который умел вырезать шилом изящные витые узоры на коже, и Ислейва из Альдейгьюборга, и Рюрика, полуславянина из Киева, который приехал в Хольмгард на время, там присоединился к нам и пробыл с нами столь малый срок, что мы почти ничего не успели узнать о нем.

Нашли и Ранвейка Глаз-Самоцвет, одного из первых Давших Клятву. Его глаза странного цвета закрылись навсегда, когда в лицо попало одно из свинцовых ядер.

И множество других... Каждое тело ― новый плач женщин, новый камень на наших сердцах.

Эйнар и Валкнут глядели на труп Ранвейка. Кетиль Ворона почти нежно стер засохшее месиво с мертвого лица. Я знал, что осталась всего горстка первых Давших Клятву, тех, кто когда-то отплыл оттуда, где айсберги сползают в море с суши и огромными горами плывут к странам, где ветер движет лишь песок, вспоминая море.

Когда все было кончено, пришел Флоси, с отвращением покосился на трупную жижу в повозке, а ведь в ней предстояло возить хлеб и мясо. С ворчанием он покатил повозку к реке ― отмывать, сетуя, что и предположить такого не мог, когда давал треклятую клятву.

Уже по пути он невзначай бросил Эйнару:

― С севера прибыло подкрепление. Даны в крепких кольчугах, хорошо вооруженные. Может, попробуешь кого у них переманить? Их предводитель толкует со Святославом. Ходит, сильно хромая, называет себя Старкадом.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ветер прокрался с севера и хлестнул меня тонкой россыпью песка и пыли, рванув плащ с такой силой, что я покачнулся. Он дул с той стороны, где у нас были щиты; кое-кто шел, прикрывая голову пожитками.

У меня для этого слишком болела рука, боль пульсировала, поднимаясь от отрезанных пальцев далее к локтю, так что мне пришлось намотать плащ вокруг головы и спрятать лицо под ним; невольно я задавался вопросом, что болит сильнее ― лодыжка или кисть и не появилась ли в обрубках пальцев вонючая гниль. Я вспомнил пчеловода из Упсалы, его почерневшую руку и бред по ночам.

Эйнар шел впереди, рядом с подпрыгивающей на ухабах повозкой, где, скрестив ноги, сидела Хильд, закутанная в его отменный красный плащ.

Когда Эйнар услыхал слова Флоси, он замер, и даже тусклая пыль у него на лице не могла скрыть бледности. Кетиль Ворона откашлялся, плюнул и сказал:

― Волосатая задница Локи!

Иллуги ― тот помертвел от усталости.

Тут Эйнар встряхнулся ― всем телом, как собака, так что пыль полетела с него, как вода, и рявкнул:

― Значит, нам пора уходить!

― А не слишком ли много у нас мертвых? ― спросил я.

Он круто повернулся и шагнул ко мне. Наверное, он ожидал, что я попячусь, вспомнив сталь его пальцев на своей шее, но я был в ярости и не отступил, хотя и попрощался мысленно с жизнью.

― Много для чего? ― озадаченно спросил Кривошеий.

Эйнар усмехнулся через силу и пожал плечами.

― Наш Убийца Медведя потерял отца, ― сообщил он, чтобы все слышали, ― и не удивительно, что часть его разума ушла вместе с Рериком. ― Он повернулся к Кривошеему. ― Присматривай за ним, старина, пока я не устрою надлежащие обряды для павших. ― Потом оглядел остальных и возвысил голос, чтобы всем было слышно: ― Вымойтесь. Оденьтесь в лучшие одежды, потому что это ваши братья по клятве, и они заслуживают этого.

И мы разбрелись, ища наши разбросанные конниками-хазарами пожитки, потом спустились к реке и вымылись, как смогли, в розоватой мутной воде.

Дон здесь был широким и унес всю нашу грязь. Когда вернулись Кетиль Ворона и Эйнар, с рабами и дюжиной повозок, каждая на двух крепких колесах и с жилистой степной лошадкой, мы выглядели уж точно более достойно, чем прежде.

Я сделал это только для Рерика. Мне хотелось плюнуть Эйнару в глаза.

Мы отвезли тела на север, в степь, когда сгустились сумерки, далеко от того места, где дымился город, пока костры нашего стана не оказались настолько далеко, что вернуться назад было бы нелегко. Конечно, я знал, что мы не собираемся возвращаться.

В полутьме рабы выкопали в черной земле большую яму в форме ладьи и опустили туда тела, потому что дров, чтобы сложить погребальный костер, не хватило.

Было темно, все молчали. Свистел ветер, глухо ворчали рабы, звенели кирки, врубаясь в неподатливую иссохшую землю. Хильд, как ворона перед бурей, сидела на корточках в темном платье, сжав руки на коленях, словно древний идол.

Я сложил Рерику руки на груди поверх рукояти меча и молча попросил Всеотца быть его проводником по ту сторону. Потом рабы спешно закидали яму землей, потому что спустилась тьма и им сделалось еще страшнее.

Они боялись правильно. Может, один или двое о чем-то и догадывались, но большинство боялись не тех, кого надо. Кетиль Ворона велел схватить их, когда они сгрузили белые камни размером с голову, которые мы позаимствовали у греческих мастеров, и положили границей вокруг могилы.

Иллуги Годи завел нараспев молитвы, пока рабам, одному за другим, перерезали горло. Их положили кругом, головами к кургану, ногами врозь. Порыв степного ветра донес железный запах крови, Хильд вздрогнула и выпрямилась.

― Мы закончили? ― хрипло спросила она.