Дорога Короля

Дама поклонилась — да так грациозно, точно королева из сказки. И что-то Франче на ушко шепнула. Та разжала ручонки, которыми крепко обнимала даму за шею, и дама опустила ее на землю, хотя в глазах Франчи и во всем ее лице читалось безмолвное сопротивление.

Затем женщина последовала за матушкой Аделью на дальний край поля, и никто из детей за ней не пошел, даже Перрен. Дети вдруг присмирели — я их такими никогда не видала — и вели себя очень тихо. Впрочем, стоило нам оказаться под Майским деревом, и они опять ожили и весело загомонили.

Она сказала, что зовут ее Лиз, но больше в тот вечер ничего о себе не сообщила. Мы сидели на только что сжатом поле у костра и ужинали хлебом и сыром, запивая еду пивом, — а ничего другого у нас и не было. Днем, под полуденным солнцем, Лиз сперва скинула с головы капюшон, потом плащ, а потом и верхнее платье и работала, как и все остальные, в одной рубашке из тонкого полотна, правда почти новой. Было видно, что она уже месяцев шесть или семь носит в чреве дитя; живот у нее выглядел особенно большим потому, что сама она была очень худенькой и хрупкой. Косточки точно у птички, а кожа такая белая, что под ней каждую жилочку видать. Зато волосы у нее были черными, как смоль, и пострижены коротко, словно у монахини.

Но, по ее собственным словам, она была совсем не монахиней. Она даже поклялась, что ни из какого монастыря не сбегала, и перекрестилась, стыдливо опустив долу свои большие серые глаза. Я ведь уже сказала, что она была очень хороша собой? Нет? О, она была просто прекрасна! Точно белая лилия! А голос тихий, нежный, и руки дивной красоты, а пальцы длинные, тонкие. Да, настоящая Прекрасная дама! И наша Франча никого к ней не подпускала и с колен ее не слезала. Да и мой Перрен был совершенно ею очарован, и Селин тоже, и все остальные дети, кого матери домой загнать не успели.

— Нет, никакая я не монахиня, — сказала она, — а великая грешница, и в наказание за свои грехи обречена на долгие странствия.

Мы дружно с пониманием закивали. Паломничество было нам хорошо известно; паломники, среди которых было немало и благородных господ, с выстриженными тонзурами, в одиночестве и пешком топтавшие дороги и тропы во имя спасения своей души, часто здесь проходили. А хорошенькая глупышка Гийеметт сочувственно вздохнула и сказала, прижимая руки к груди:

— Как это, должно быть, печально! И как только ты решилась, госпожа моя, покинуть дом и знатного мужа! Надо же, покинуть свой замок и отправиться неведомо куда! У тебя ведь есть замок, правда? Ты чересчур красива, чтобы быть женой простого человека.

— Мой муж и повелитель умер, — ответила ей дама.

Глупая Гийеметт только глазами захлопала, стряхивая слезы с ресниц: у нее слезы всегда были близко.

— Ах, как это ужасно! Он на войне погиб?

— Нет, его чума унесла, — сказала Лиз. — Это случилось полгода назад. А я осталась одна с его дочерью во чреве. Спасибо тебе за сочувствие. Ты можешь плакать, коли хочется, а вот у меня слез уже не осталось.

Да, это и по голосу ее чувствовалось, такой он был сухой и спокойный. И никакого гнева в нем не было. Но не было и нежности. Все молчали. Лиз встала и сказала:

— Если для меня найдется какая-то постель, я бы хотела лечь. А утром я уйду.

— Куда же? — Это, конечно, матушка Адель спросила, как всегда резковато и как всегда сразу попытавшись ухватить самую суть.

Лиз промолчала. Она стояла совершенно неподвижно и казалась очень высокой в свете костра.

— На запад — согласно данному мной обету, — промолвила она наконец.

— Но ведь на западе ничего нет, — заметила матушка Адель.

— Как же? Там ведь целое королевство! — удивилась Лиз. — И оно простирается на многие лье от этих болот до берега моря.

— Ага, — коротко кивнула матушка Адель, — только королевство это не на западе. Ты ведь Арморику имеешь в виду, верно? На запад от Санси-ла-Форе нет ничего такого, с чем людям стоило бы иметь дело. В общем, если цель твоих странствий — Арморика, так тебе сперва лучше пойти прямо на юг, а уж потом свернуть к западу. Там, где королевская дорога начинается.

— А в тех краях, где я родилась, это королевство называется иначе, — сказала вдруг Лиз и вздрогнула. А потом со вздохом прибавила: — Спасибо. Утром я отправлюсь в путь.

Она ночевала у меня. В том самом доме, где я стала жить, когда вышла замуж за Клоделя. И спала она в моей постели, рядом со мной и детьми, точно в теплом гнездышке. Все мы там спали — и я, и Селин, и Перрен, и Франча, и наши кошки, — устроившись кто где. А все из-за Франчи, намертво прилипшей к Лиз, которая уже приготовилась лечь у матушки Адели в амбаре. Когда я это увидела, мой язык заговорил сам собой, и я предложила ей свою постель.

Не очень-то много я спала в ту ночь. Да и она, наверное, тоже. Но она лежала очень тихо, почти не шевелясь и свернувшись клубочком на своей половине кровати рядом с Франчей, которая и во сне обнимала ее за шею. Дети сонно сопели, кошки мурлыкали, бабушка Мондина похрапывала на своей постели у очага. А я слушала их сонное дыхание и молчание дамы.