Дорога-Мандала

— Я кончаю!

Сидзука вспомнила обуревавшие её во время секса чувства:

— Это ложь!

Закинув руки за голову и прищурившись, Хироюки следил за рассвирепевшей Сидзукой.

— Для меня это очевидно. Уж я-то разбираюсь, когда женщины испытывают оргазм.

Это был конец. Сидзука была совершенно раздавлена, словно ей сказали, что она не женщина. Она хотела возразить, что она потрясающая женщина, но в глубине души почувствовала, что Хироюки прав.

Сидзука встала с постели и принялась одеваться. Хироюки сказал:

— Бежишь?

— Да, бегу. Ты жесток, — холодно ответила Сидзука.

Ей казалось, что если холодно и жёстко не оградить себя, она вот-вот упадёт.

— Даже если сбежишь от меня, всё равно останешься фригидной, — примиряюще сказал Хироюки.

Но Сидзука была не в силах этого вынести. Было унизительно, что Хироюки причислил её к женщинам, неспособным к оргазму. При переводе в старшую школу, при поступлении в университет и на работу Сидзука всегда оказывалась в числе успешно сдавших экзамены. И никогда — в числе неудачников.

— Ну и общайся с теми, кто кончает, — бросила Сидзука, выходя из гостиницы.

С тех пор она не встречалась с ним.

Она думала, что раз перестала встречаться с Хироюки, отношения с Асафуми пойдут на лад. Но ошиблась. Чувство вины, преследовавшее её всё время, пока она встречалась с Хироюки, не исчезло. Сексуальные отношения с Асафуми всё более выхолащивались.

Если я фригидна, то Асафуми — импотент. Импотенту не понять, что женщина фригидна. У нас обоих одни симптомы — мы никак не можем получить удовлетворение. Поэтому, сколько бы мы не занимались сексом, мы не можем доставить удовольствие друг другу.

Сидзука скользнула рукой под нижнее бельё, просунула пальцы в промежность. Указательным пальцем надавила на клитор в давно уже влажной промежности и задвигала пальцем. Вокруг клитора всё воспламенилось, Сидзука учащённо задышала под одеялом. Всякий раз, когда она мастурбировала, она представляла пенис, вздымавшийся среди листвы. Она не помнила, с кем гуляла по парку Ямасита в Иокогаме, когда увидела эту картину. Заглянув в заросли, она неожиданно увидела возвышающийся, влажно блестящий мужской половой член. Его держала рука, рука двигалась вверх-вниз, член мощно изгибался. Она подумала, что хочет, чтобы когда-нибудь он вошёл в неё — этот менгир пурпурного цвета, который вздымался в сени густой зелёной листвы, едва не лопаясь от переполнявшей его силы.

Сидзука настойчиво ласкала клитор. Перед глазами всё поплыло и она почувствовала мощный прилив внизу живота. Сидзука перевернулась на спину и изогнулась. Тело пронзила дрожь, а через мгновенье всё рассеялось без следа.

После мастурбации она затихла и заснула. Она знала, что теперь будет спать крепче, чем после секса с Асафуми.

Почему?! Почему пенис-менгир из её воспоминаний вызывал желание, а пенис её мужа нет? Почему очарование пенисом Хироюки со временем прошло? Ища ответы на эти вопросы, Сидзука провалилась в сон.

22

С узлом за спиной Рэнтаро шёл по горной дороге, полумесяцем выдолбленной в отлогом склоне. Ветви деревьев с набухшими почками отбрасывали тени над головой и чертили тёмный штриховой узор под ногами. Из горных зарослей отовсюду доносились звуки бурлящей талой воды.

Найти Дорогу-Мандала оказалось нетрудно — как и говорила старуха из мелочной лавки, стоял дорожный указатель. На бревне была вырезана надпись «Дорога-Мандала». Но очень уж узка была дорога, так что брало сомнение, есть ли впереди деревни. Рэнтаро нерешительно вступил на безлюдную дорогу.

«Подношу яблоко ко рту, молча гляжу в голубое небо». В какой-то момент в голове Рэнтаро зазвучала песня, которую хором пели школьники начальной школы Авасуно для офицеров оккупационной армии.

Как же всё-таки странно: люди, которые год назад поносили американских и английских дьяволов, трепетали перед высадкой союзнических войск, теперь оказывали им искренний, радушный приём. Но они ведь высадились здесь не с улыбками. Они сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки и в довершение всех бед подвергли бомбардировкам столицу и множество японских городов. Разве горожане не бежали сломя голову, заслышав сирену, под градом снарядов и бомб?

А спустя всего лишь год и учителя начальной школы, и жители деревни встречали инспекцию оккупационных войск только что не размахивая флагами — игрой на органе и песнями. Рэнтаро было не по душе такое раболепие. Это не была ненависть. Для ненависти у него, собственно, не было причин. Само основание для ненависти было шатким.