Дорога мертвеца. Руками гнева

— Когда свидимся в следующий раз, может, я и собственной разживусь в кои-то веки. — Перед тем как скрыться в проходе между вагонами, он добавил: — С вами приятно общаться.

— Взаимно, — ответил Хикок. — Счастливее я не стал, но чуть менее одиноким — определенно.

— Может, это лучшее, на что стоит рассчитывать.

Хикок вернулся к себе, уже не стараясь производить как можно меньше шума. В том не было нужды: напиваясь, Марта Джейн спала мертвым сном.

Раздевшись, он забрался в кровать. Лежал, ощущая тепло плеча и бедра жены, вдыхая алкогольный аромат ее дыхания. Он помнил время, когда они не могли забраться вместе в постель, не прикасаясь друг к другу, не выразив свою любовь. Теперь он не хотел прикасаться к ней. Не хотел, чтобы она прикасалась к нему. Он не помнил, когда она в последний раз потрудилась сказать ему, что любит его, и не помнил, когда в последний раз говорил это сам. И в этом не было ни капли самообмана.

Еще раньше, перед обедом, он припомнил старые добрые времена — и вновь почти проникся к ней обожанием. Теперь, лежа рядом, он ощущал лишь досаду. Ей все-таки все равно. Он всегда шел навстречу, извинялся перед ней первым — даже когда понимал, что извиняться не за что.

Поезда на разных путях шли в противоположных направлениях. В ночи они быстро проносились мимо друг друга, никуда по-настоящему не направляясь. И это все о них двоих. Вот кем они на самом деле были.

Закрыв глаза, он мгновенно уснул, и ему приснилась прелестная блондинка в бело-голубом ситцевом платье, перехваченном черным японским поясом из плотной ткани. Она снилась ему без ситцевого платья, лежащая здесь, рядом, белокожая, нежная и страстная, ни капли не похожая на его жену.

Но сон закончился, и Джеймс понял, что лежит без дела с саднящим в груди сердцем. Он встал, оделся и вышел в вагон. Там было пусто и темно. Он сидел и курил сигарету. Открыл окно, внял запаху ветра. Это была превосходная ночь. Ночь влюбленных.

Потом он почувствовал, что поезд замедляет ход.

Неужто Вишневый Надел?

Нет, для него слишком рано. Что же это за остановка?

В следующем вагоне внезапно зажглась лампа, выхватив из мрака острое лицо носильщика-индейца. За ним, прижимая к ногам сумки, стояли три человека: почтенная дама, мальчик, который любил поезда, и красивая блондинка.

Поезд продолжал замедлять ход.

Уже выходят. Именно здесь, все трое.

Хикок достал свое маленькое, скомканное расписание поездов и прижал его к колену. Запалил зажигалку, которую отказался взять Коди, и осторожно поднес к бумаге, стараясь не запалить и ее. Два пятнадцать. Джеймс достал часы, поднес их к огню — время совпадало. Это была запланированная остановка — маленький городок-форт за Вишневым Наделом. В своих дневных раздумьях о девушке он оказался неожиданно прав: именно у форта она сходила с поезда.

Хикок сунул расписание в карман вместе с погашенной зажигалкой. Даже с того места, где он сидел, была видна блондинка. Как всегда, она улыбалась. Носильщику понравилась ее улыбка, и он ответил ей тем же.

Поезд начал останавливаться.

На мгновение Хикоку показалось, что он тоже выходит здесь и что блондинка — его возлюбленная. Может, пока еще нет, но потом — непременно станет. Они встретятся на вокзале, поболтают, и она окажется одной из тех женщин нового времени, что не возражают, когда мужчина угощает их выпивкой на людях. Но она не будет похожа на его жену. Она будет пить для вкуса, а не для эффекта.

И они сразу полюбят друг друга, порой будут гулять при луне вдоль этих путей, стоять под вишневыми деревьями и смотреть, как мимо несутся поезда. А потом — лягут прямо под вишнями и займутся любовью, тени послужат им пологом, а звезды — светом. И когда все закончится, они, счастливые и немного утомленные, пойдут рука об руку обратно в город или в форт…

Видение развеялось, когда блондинка спустилась по ступенькам и вышла из поезда. Хикок смотрел, как носильщик передает ей сумки. Он хотел бы все еще видеть молодую девушку, но для этого пришлось бы высунуть голову из окна, а он был уже достаточно стар, чтобы понимать — выглядеть будет без меры глупо.

Прощай, красавица, подумал он. Я буду часто грезить о тебе.

Внезапно он понял, что плачет. Разочарованный и одинокий. Интересно, за своими лучезарными улыбками знает ли та юная светловолосая девушка что-нибудь о том, каково это — быть по-настоящему одиноким?

Он встал и пошел к свету как раз в тот момент, когда носильщик потянулся, чтобы выключить его. — Прошу прощения, — сказал ему Хикок, — я тоже хотел бы сойти здесь.

Носильщик моргнул.

— Не рановато ли, сэр? У вас, насколько помню, выход в три.

— У меня билет до Вишневого Надела, но я передумал. Хочу сойти здесь.

— Как пожелаете, сэр. — Индеец зажег лампу. — Но поторопитесь, поезд скоро отправляется. Смотрите под ноги. У вас есть багаж?

— Нет, только я сам.

Хикок быстро спустился по ступенькам и исчез в ночи. Те трое, за которыми он следил, исчезли. Он напряг зрение и увидел между вишневыми деревьями тропинку, по которой они шли к огням железнодорожной станции.