Дорога на Аннапурну

вдалеке Аннапурна белая как гора риса
свежесваренного для тебя человечек
только как добраться до нее?
Дорога такая крутая и все вверх и вверх!

Но пока он собирался да чистил зубы, из-за вершины появилась большая туча в виде клубящейся черной птицы. И все заволокло.

Наши вчерашние знакомые заходили, громко топая, засобирались, застегнули ветровки, нахлобучили шляпы, утрамбовали рюкзаки, тюки увязали, вытащили коробки. Их носильщики тоже посерьезнели, не шутят, не смеются, не балагурят. Погрузили все вещи в соломенные корзины, забросили их за спины, прочной лентой каждый носильщик привязал корзину ко лбу, и мерным шагом, покачивая в такт спинами, двинули по каменистой дороге.

А уж навстречу, тяжело дыша, красные, взмокшие, топали горовосходители, видимо, возвращались с Аннапурны. Один шел — ну прямо вылитый боксер Виталий Кличко: так этот атлет и тяжеловес еле ноги тащил, опираясь на две лыжные палки. Идет налегке, без поклажи, пару его рюкзаков несет за ним гурунг, такие люди выносливые, а оба на последнем издыхании.

Мы с Лёней в панике смотрели на них и думали: мать честная! Если в таком состоянии плачевном находятся явные физкультурники, что ж с нами-то будет? Куда мы собрались?

Дойдем ли до снегов Аннапурны? Вернемся ли обратно?

Полное безрассудство, конечно. Ведь некоторые горы из тех, что нас окружали, вообще не были покорены человеком!

Взять хотя бы Мачапучхаре. Издали заметно — там с середины склона развеваются снежные флаги, а уж на пиках без остановки метет метель. Все экспедиции, которые отважились ее штурмовать, не вернулись обратно. Но снова и снова альпинисты пытались взойти то на одну, то на другую ее вершину.

В конце концов, правительство Непала запретило восхождения и объявило ее holy mountain — священной горой. Был издан строгий указ, в нем говорилось: мол, на обеих вершинах Мачапучхаре обитают небожители, они не желают, чтобы их беспокоили люди.

Ей-богу, эти горы не похожи ни на какие другие, встреченные мной на Земле. Все, что я читала, о чем думала или мечтала, что мне снилось когда-то или я могла лишь вообразить — не было подобно им. Это нечто иное, одновременно прекрасное и пугающее.

Но отныне уж мы не так одиноки и беззащитны. С нами в поход выступил на вид совсем не могучий, но очень заботливый парень по имени Кази Гурунг. Он забрал у нас тяжелый рюкзак и уверенно зашагал впереди, а его родная деревня, живущая здесь со времен, когда еще не было королей — так говорят в Непале о незапамятной древности, — высыпала на дорогу: дети, женщины, старики окликали его, махали руками, выкрикивали напутствия. Причем у всех жителей этой деревни одна фамилия — Гурунг!

Дома этой деревушки окружают кошмарную впадину на склоне горы, а над ними вздымаются уходящие вдаль вершины.

Стены своих жилищ гурунги складывают из грубо обтесанных камней, скрепленных раствором извести и глины, крыши держатся на стропилах и покрыты дранкой или плоскими каменными плитами.

Некоторые семьи живут совсем бедно — в деревянных сараях с жестяными крышами. В таких лачугах дверью служат доски, связанные друг с другом полосками мягкой коры.

Обычно в одной комнате ютится целая семья. Здесь все домочадцы едят, спят, судачат, и печка у них топится «по-черному», без отводной трубы. Деревня прямо окутана пеленой едкого дыма. Стены и стропила, поддерживающие крыши, покрыты многовековой копотью. Видимо, из всех задач для гурунга наиважнейшей является сохранить тепло. Поэтому окошек в домах практически нет. Порой лишь слабое мерцание тлеющего огонька на маленьком очаге остается единственным источником света.

Лёня говорит, с одной стороны, это хорошо, так как достигается стойкий бактерицидный эффект. А с другой — очень плохо действует на легкие и бронхи.

Такие они, гурунги, сверху прокопченные, внутри проперченные. Женщины носят юбку до земли, короткую кофту с длинными рукавами, а сверху надевают безрукавку из сукна, прикрывающую попы. Из всего костюма ярок только передник, украшенный разноцветными горизонтальными полосками. Иногда передников три — один спереди и парочка по бокам.

А лица радостные, приветливые!

Меня всегда удивляла торжественная скорбь на лицах взрослых женщин в московском метрополитене — эта глубокая складка серьезности между бровями, накрепко сомкнутые губы, глаза обычно прикрыты, а если нет, в застывшем взоре — суровая печаль.

И вдруг с годами я стала замечать, как неумолимо лицо мое принимает это же выражение высокой печали, видимо, неизбежное в наших краях.

Может, поэтому мне так полюбились восточные народы и народцы, те, что полегче нашего брата относятся к жизни, помягче, доверительней, чувствуя себя под всевышним при-смотром, в гармонии с вселенским ритмом.

У нас приятель француз, его зовут Франсуа, он путешествовал по Филиппинам, приехал — рассказывает: