Дорога на Берлин

Голос ее звучал просто и доверчиво. У Шатилова мелькнула мысль: «Может, она и в самом деле не имеет других целей, кроме как побеседовать с новым человеком?» Он приготовился со вниманием слушать.

— Сегодня, во время этого шумного бала, — задумчиво говорила Екатерина, — мне сделалось очень грустно, и я ушла сюда. Я вспомнила себя девочкой. У меня была золотуха, и потому стало искривление спины. До одиннадцати лет я носила корсет. На вечерах я не танцовала и не играла, как другие дети, и мне всегда бывало так же грустно, как отчего-то есть сегодня… Когда мне исполнилось семь лет, родители сказали, что я уже большая, и отняли у меня все куклы. И это мне было очень жаль.

Великая княгиня словно забыла о присутствии Шатилова и целиком отдалась воспоминаниям.

— Когда прибыло приглашение ехать в Россию, мои родители, сочтя это большим авантажем, очень волновались. А мне было все равно. Но когда мы ехали через Берлин, я поняла, что теперь я уже не прежний маленький принцесса. Мне было тогда четырнадцать лет, но король Фридрих пожелал меня видеть, пригласил нас с матушкой на вечер, посадил подле себя и все время ухаживал. Помню, я передал кому-то вазу с вареньем. Король сказал: «Примите эту вазу из рук амуров и граций». О, король никогда не упускает случая привлечь к себе человека, который может быть ему полезный!

Алексей Никитич невольно подался вперед. Не служат ли эти слова ключом к неожиданной аудиенции? Давешние предположения снова заворошились в нем. Между тем Екатерина как ни в чем не бывало продолжала рассказ все тем же мерным, задумчивым голосом:

— На русской границе нас ждали роскошные сани. Я не знала, как надо влезать в них, и Нарышкин, сопровождавший нас с матушкой, сказал: «Il faut enjamber»[22], и это слово очень насмешило меня. Когда мы приехали в Петербург, государыня возложила на меня и на мою матушку ордена святой Екатерины. А на следующий день я заболела плевритом. Мне шестнадцать разов пускали кровь, пока нарыв не лопнул. Тетушка Елизавета Петровна прислала мне зато бриллиантовые серьги в двадцать пять тысячей. Помню я тоже, что когда было венчанье, графиня Чернышева прошептала что-то моему жениху, а тот ответил: «Убирайтесь, какой вздор!» После я узнала, что есть поверье: кто первый повернет голову, когда венчаемые будут стоять перед священником, тот первый умрет. Графиня Чернышева хотела, чтобы я первая умерла.

Екатерина умолкла. Воспоминания, нарочито вызванные ею в памяти, незаметно приобрели над нею власть. Живо представилась ей молодость и она, тогдашняя, безучастно относившаяся к жениху, помнившая лишь о том, что нужно сделать карьеру, и потому старавшаяся всем нравиться.

Но сейчас не время отдаваться воспоминаниям. Сейчас надо кончить это маленькое дело…

Слегка вздохнув, великая княгиня прерывает затянувшуюся паузу:

— Скажите, господин премьер-майор, читали ли вы когда-нибудь книгу «Tiran ie blanc»[23]. Мне очень нравилась там принцесса с такой белой кожей, что когда она пила вино, было видно, как оно течет у нее в горле. Когда я приехала, сударь, я была такова: искренняя и откровенная, открытая для каждого. Gott im Himmel![24] Меня скоро отучили от этой привычки. Меня много бранили, обходились со мной грубо, а что касается внимания и любезности, меня не приучили к ним, и, главное, я не имела права ни в чем поступать по-своему. Всякая крестьянка имела больше воли, чем я. Как-то весной я велела выставить окна; за это статс-дам Крузе учинила мне большущий нагоняй, потому что у государыни окна еще не выставили.

Дверь в боскет тихо открылась, и вошел слуга, неся кофе и печенье. Во время наступившей паузы Шатилов тщетно пытался собрать мысли. Рассказ великой княгини возымел свое действие. Одинокая, оскорбляемая, преследуемая женщина… Такой предстала перед ним Екатерина, и этот внезапно возникший образ заставил умолкнуть его всегдашнюю рассудочность. А Екатерина тем временем думала о своем злосчастном браке.

В свадебную ночь ее муж, едва очутившись на брачном ложе, уснул и проспал до утра. И так все годы, каждую ночь. Днем он постоянно дрессирует собак, в комнатах не продохнуть, от псиного запаха мутит в голове. Либо же играет в солдатики, в шкафах стоят целые полки крахмаловых и оловянных пехотинцев и кавалеристов. Государственными делами он интересуется мало, если что делает, то почти всегда невпопад. Были минуты, когда он ее слушался, но это были минуты его отчаяния…

Слуга разлил по чашкам кофе и удалился. Великая княгиня быстро опорожнила свою чашку. Шатилов хотел последовать ее примеру, но после первых же глотков почувствовал, что это ему не под силу.

— Очень крепкий? — спросила, улыбаясь, Екатерина. — А я уже привыкла к этому. На пять чашек у меня уходит фунт левонского[25] кофе. И, кажется, только два человека выдерживали такой порция: капрал Левашев, который спас меня, когда обвалился дом Разумовских, в котором я ночевала, и еще голландский негоциант Таген.

Алексей Никитич так и вскинулся.