Дорога на Дамаск

Окончив связь, Саймон остекленевшими глазами оглядел маленькую комнату. На экране еще зачем-то разевал рот Витторио Санторини.

Бойцы городского сопротивления удивленно смотрели на Саймона, а Мария прошептала:

— Ты ведь говорил с коммодором Ортоном? Он что, женщина?

Саймон молча кивнул.

— Это твоя жена? — тихо задала следующий вопрос Мария.

Саймон опять отрешенно кивнул.

— Значит, Кафари жива? — радостно воскликнула Мария.

— Пока… — ответил Саймон и не узнал собственный голос.

— Кафари Хрустинова когда-то спасла лучшего президента этой поганой планеты, — неожиданно взорвалась Мария, — а мы, выходит, позволим этому недоноску ее убить?!

С этими словами она ткнула пальцем в еще квакавшего что-то с экрана Санторини.

Взглянув на Марию, Саймон даже испугался адского пламени, вспыхнувшего у нее в глазах.

— Хватит распускать нюни! — воскликнула маленькая женщина. — Надо что-то делать!

Саймон молча смотрел в лица собравшихся в комнате, пытаясь понять, что способны вынести эти люди. В какой-то момент ему показалось, что его товарищи похожи на тех, с которыми он давным-давно защищал Джефферсон от другого врага.

Саймон позабыл о слезах. Его сердце обратилось в камень.

Яваков человеку не понять, но они — грозный и достойный уважения противник. А кто сейчас перед ним?! Витторио Санторини и его приспешники! Да это же просто ничтожный сброд!

— Довольно разговоров! — сказал Саймон. — Пора действовать!..

III

Меня отправили в бой! Мой электронный мозг пришел в такое смятение, что перегреваются связанные с ним психотронные схемы. Я могу составить длинный список причин, по которым считаю нынешний приказ неразумным. Мои познающие процессоры начинают анализировать причины, формулировать возражения и выносить срочные предупреждения. Тем не менее мне не придумать ни одного веского аргумента, который убедил бы Витторио Санторини не отправлять меня в бой до окончания ремонта. Он все равно не согласится ждать ни часа. Мои гусеницы и орудия уже в порядке, а больше президента Санторини ничего не интересует…

По крайней мере, теперь я точно знаю, в чем заключается мой долг. Я выполню полученный приказ в меру своих ограниченных способностей. Теперь я — неисправный механизм, вслепую ползущий в сторону опаснейшего противника, уже не раз доказавшего свою изобретательность в стремлении любой ценой меня уничтожить. Я буду двигаться вперед до тех пор, пока в моих электронных контурах теплится хотя бы слабая . искра энергии. Я уничтожу противника или погибну. В принципе у нас с врагами одна и. та же задача. Разница только в нашей способности ее выполнить. Я не вижу противника.

Он же прекрасно видит мой корпус весом в четырнадцать тысяч тонн.

По моему приказу челнок транспортирует меня к входу в Шахматное ущелье через всю долину реки Адеры. Долина безжизненна. В воздухе нет аэромобилей, а на земле — машин. Я вижу лишь пустынные поля по берегам Адеры и вьющуюся рядом с рекой дорогу.

Мне лететь еще пятьдесят километров. Трудно представить себе что-нибудь сложнее сражения в Дамизийских горах. Высадившимся в Каламетском каньоне явакам не хватило времени, чтобы в нем укрепиться. Не успели они моргнуть и глазом, как я уже добрался до них и стал крошить, как картошку. Бойцы же коммодора Ортона окапывались в каньоне целую неделю, и сейчас мне крайне не хочется вкушать результаты их труда.

Я лечу медленно. Тяжелый челнок, который меня несет, очень стар — еще старше меня, — и по горизонтали он перемещается гораздо медленнее, чем по вертикали. Он развивает ничтожные сто километров в час, и мне предстоит лететь еще тридцать минут.

После четырех минут тринадцати секунд моего полета Витторио Санторини прерывает вещание на всех военных и коммерческих каналах. Джефферсон ждет незапланированное выступление президента. Санторини будет говорить из студии, находящейся в бункере под президентским дворцом. Сейчас он соглашается на выступления и пресс-конференции только там. Что поделать, президент Джефферсона панически боится покушений на собственную персону!

Санторини, как обычно, начинает говорить кротким голосом. Но все знают, что его речи обычно заканчиваются яростными призывами к насилию, за которыми следуют очередные катастрофы и потрясения.

Мне кажется, что президент снова задумал недоброе. Впрочем, в серьезности его намерений не приходится сомневаться. Под горящими глазами у него залегли глубокие тени как у человека, принявшего очень важное решение.

Я с содроганием «созерцаю» электронное изображение находящегося где-то далеко Витторио Санторини, но не вижу вокруг себя ничего, кроме расплывчатых пятен теплового излучения.