Дорога на Дамаск

Саймон мрачно думал о том, что вынужден подчиниться. У него не было ни малейших оснований не повиноваться президенту Джефферсона. Тем не менее он не выключит линкор, пока не вернется домой Кафари. Ведь «Блудный Сын» и ее друг! Конечно, мало кто мог чувствовать себя в своей тарелке в обществе колоссальной мыслящей боевой машины, и все-таки речь шла именно о друге. Для Саймона же дружба «Блудного Сына» значила очень много. Он испытывал совершенно особые чувства к своему боевому товарищу, защищавшему его хрупкое тело своими орудиями и своей броней в бесчисленных кровавых сражениях. Огонь смертельных схваток, в которых жизнь или смерть Саймона зависели только от молниеносных рефлексов электронного мозга линкора, давно испепелил у него любые страхи перед железным другом.

Сейчас Саймон понимал, что раньше даже и не догадывался, как ему будет не хватать «Блудного Сына».

Его мучительные размышления нарушил знакомый голос.

— Саймон, — обратился к нему сухопутный линкор, — аэромобиль Кафари приземлится возле яслей через две минуты.

— Спасибо, я понял, — еле слышно прошептал Саймон, не в силах проглотить подступивший к горлу комок.

— Я ведь буду просто спать… — внезапно проговорил «Блудный Сын» неожиданно тихим голосом.

Саймону захотелось вскочить и заключить в объятия своего большого друга и больше его не отпускать. Впрочем, даже так он не выразил бы всю глубину тоски, охватившей его при мысли о предстоящем расставании со своим кристально честным товарищем. Ведь, не считая Кафари, у Саймона больше не было никого на свете. Он закрыл глаза, горько сожалея о том, что не может выплеснуть из своего сердца грусть, как воду из чаши, освободив в душе место для покоя.

— Я знаю, — всего только и нашелся сказать он.

Саймон все еще сидел возле компьютера, когда открылась дверь и в дом вошла Кафари с дочкой, которую она забрала из закрывавшегося на будущей неделе детского сада базы «Ниневия». И без того расстроенный, Саймон догадался, что вечер обещает быть бурным. Сказать, что ему не нравился детский сад Елены, было все равно что сравнить яваков с назойливой мошкарой. В других мирах воспитателей Елены отправили бы в тюрьму за то, во что они превратили ребенка. А что будет, когда начнется школа?!. Хуже всего то, что он не может ровным счетом ничего с этим поделать. Не насильно же ему сажать жену с ребенком на следующий корабль, отлетающий на Вишну!..

Саймон сомневался в том, что сумеет сегодня спокойно разговаривать с маленькой стервой, в которую постепенно превращалась его дочь, а Елена уже визжала на свою мать:

— Я хочу обратно играть с друзьями! Ударение, сделанное ребенком на последнем слове, явно говорило о том,, что Елена не включает родителей в число своих друзей. Удивительно, сколько ненависти может вложить пятилетний ребенок в одно незамысловатое слово!

— Ты поиграешь с ними завтра.

— Я хочу играть с ними сейчас!

— Нельзя всегда делать только то, что хочешь.

— Можно, — прошипела Елена. — Закон говорит, что можно!

Саймон не выдержал и поднялся из кресла:

— Елена!

Девочка повернула к отцу искаженное ненавистью хорошенькое личико:

— Не кричи на меня! Ты не имеешь права на меня кричать! Если ты будешь на меня кричать, я пожалуюсь на тебя и тебя посадят в тюрьму!

Елена бросилась к себе в комнату, размеры которой устанавливались законом, и хлопнула за собой дверью с такой силой, что на вбитых в стенку гвоздях подпрыгнули фотографии. Изнутри раздался щелчок замка, наличие которого в двери детской комнаты тоже требовал закон. Кафари расплакалась. Саймон долго не решался пошевелиться. Он опасался того, что любого движения ему хватит для того, чтобы взорваться. О том, что могло за этим последовать, он боялся даже думать.

Ему ужасно хотелось выбить дверь в комнату дочери, задать ей хорошую взбучку и выбить у нее из головы заученную в детском саду дурь, но он понимал, что ничем хорошим это не кончится. Взрыв негодования с его стороны сыграл бы на руку Витторио Санторини и его приспешникам, которые только и ждали повода, чтобы вторгнуться в дом Саймона и до конца разрушить его семью. Стоило ему хотя бы пальцем тронуть Елену, и ДЖАБ’а тут же ударилась бы в истерику, лишила бы родительских прав «отца-изувера» и воспользовалась бы этим предлогом, чтобы потребовать от Конкордата отставки Саймона и высылки его с Джефферсона. Впрочем сейчас он был настолько зол и полон недобрых предчувствий, что готов был сам покинуть эту планету под любым предлогом.

— Она сама не знает, что говорит, — дрожащим голосом сказала Кафари.

— Нет, знает, — хрипло проговорил Саймон.

— Но ведь она же не понимает…

— Да все она понимает! — отрезал он. — Ей достаточно понимать, что ей все дозволено! А дальше будет еще хуже. Гораздо хуже!

Кафари прикусила губу и затравленно покосилась на дверь спальни Елены:

— Вот бы забрать ее из этого проклятого садика!

— Для этого надо уехать с Джефферсона, — сказал Саймон, решив не добавлять: «А ты упорно не желаешь это понять!»

Они и так слишком часто спорили. Вместо этого он заговорил усталым и раздраженным голосом: