Дорога на Элинор

— А книга? — хозяин отступил, но продолжал цепляться за последнюю надежду. — Вы сдали ее в издательство, но прошло слишком мало времени… Так быстро книги не…

— Сейчас книги делают очень быстро, — снисходительно объяснил Терехов. — Две недели — и тираж готов. Со дня на день книга выйдет. Может, даже завтра.

— Моя книга, — прошептал хозяин.

— Ваша, — согласился Терехов. — Но теперь моя.

Он хотел спросить о чем-то, вопрос вертелся на языке, но, не будучи прояснен в сознании, не мог стать звуком, Терехов ощущал неудобство, нервическое беспокойное состояние, не позволявшее ему стоять на месте и, тем более, сидеть в предложенном ему кресле. Терехов ходил по комнате, и хозяин ходил встречным курсом, задевая за углы стола, тумбочки, подставки для телевизора, дивана, книжного шкафа.

— Что-нибудь случится, — сказал хозяин. — Книга не выйдет.

— Раньше нужно было думать, — сказал Терехов.

— Я думал.

— Мало.

— Наверно. Что вы знаете об этом? Что вы знаете о себе — там?

— В Элиноре?

— Элинор — слово. Там. Вы понимаете, что я хочу сказать.

Терехов подумал и сказал:

— Ничего. Но это не имеет значения. Я пойду. Рад был вас увидеть. Встретимся.

— Боюсь, что… Погодите, — хозяин схватил Терехова за рукав, повернул лицом к себе, впился глазами, будто запоминал, чтобы потом, когда-нибудь, узнать, не ошибиться. — Странно, — сказал он, — странно видеть себя таким, и странно желать самому себе того, что я желаю сейчас вам.

Терехов высвободил рукав и пошел к выходу. Когда он спускался по лестнице, ему показалось, что дверь в соседскую квартиру чуть приоткрылась, и чей-то внимательный глаз посмотрел на него из темноты.

На улице было уже темно, и Терехов не имел ни малейшего представления о том, куда идти. Закрыв глаза и ощущая себя в темной комнате, выход из которой можно найти лишь случайным интуитивным порывом, Терехов повернулся вокруг оси и пошел куда-то, остро ощущая неизвестность и ожидая, что сейчас он на что-нибудь наткнется, может, на что-то острое, упадет и не сможет открыть глаза, и мир исчезнет, мир уже исчез для него, он шел, и ему казалось, что ноги потеряли опору, он перебирал ими в пустоте, летел, ни на что не натыкаясь, Терехов забыл, что можно открыть глаза, зрение было ему не нужно, он плыл и летел, и полз, и совершал еще какие-то движения, а потом понял, что находится дома, в собственной постели, и ему снится странный, дикий, непонятный и неприятный сон о том, что…

О чем?

Ни о чем вроде бы… Сон — и все.

Терехов повернулся на другой бок и натянул до шеи одеяло.

* * *

— Вот, значит, как было на самом деле, — сказала Жанна. — Ты не оставил Эдику шанса. Никакого!

— Я лишь сказал, что книга вот-вот выйдет…

— Ты сказал, что настало время.

— Я не понимал, что говорил.

— Сейчас понимаешь?

— И сейчас не понимаю, — сердито сказал Терехов.

— Не понимаешь… — повторила Жанна. Она следила за Тереховым внимательно и в то же время рассеянно, расслабленно: была с ним и одновременно где-то далеко. Она сочувствовала ему и обвиняла. Была защитником и судьей.

А он? Кем был он?

Убийцей?

Жертвой?

Следователем?

— Может быть… — неуверенно произнес Терехов. — Может быть, я понимаю. Но если понимаю, то почему не могу описать словами?

— Как-то, — сказала Жанна, — Эдик заставил меня сесть, как я сижу сейчас, и начал читать вслух. Книга индусского мыслителя. Гуру, как их называют. О том, что знание может быть абсолютно правильным и при этом абсолютно невыразимым. Человек способен познать истину — допустим, о том, как устроена душа и бессмертна ли она на самом деле, — но не может описать эту истину словами. Нет таких слов. Нет — потому что ответ на много порядков более глубок, чем вопрос. Если познание происходит постепенно, шаг за шагом, открытие за открытием, то термины, определения, законы, смыслы вырабатываются, шлифуются и могут быть озвучены. А если истина неожиданно предстает перед неподготовленным человеком — какими словами он ее опишет? Как поймет?

— Что-то в этом есть, — пробормотал Терехов. Он сел рядом с Жанной, взял ее за руку, ладонь оказалась горячей и сухой, он согревал ее, и ему не казалось странным, что его холодная ладонь грела сейчас ее, горячую, он просто знал, что происходило именно так, и это доставляло ему удовольствие, которое тоже перетекало из руки в руку и тоже согревало, и возникшая общность теперь, — в этом Терехов был почему-то безнадежно уверен, — не исчезнет никогда.