Дорога на эшафот

…Как-то к митрополиту после службы подошли, скорбно опустив глаза, два пожилых солдата из местного гарнизона и попросили исповедовать их. Хотя это и не дело митрополита принимать исповедь рядовых прихожан, есть на то приходские батюшки, но владыка Павел вдруг дал свое согласие. Их откровения в грехах были похожи, словно хлеба, вынутые из одной печи: оба участвовали в заговоре против царствующей императрицы, за что каждого по десять раз прогнали сквозь строй и отправили в Тобольск, где их приняли в местную караульную команду.

Владыка спросил их имена: «Фока» и «Федор» – назвались они. Он отпустил им грехи, после чего они попросили отслужить заупокойную службу по своему бывшему сослуживцу, недавно казненному рабу Божьему Василию. Владыка опять поинтересовался, не Мирович ли его прозвание? На что те дружно кивнули головами. Преосвященный Павел усмехнулся в седую бороду и ответил, не задумываясь: «Нет нужды, живой он покудова…»

Удивленные его ответом ветераны вышли на крыльцо храма и, переглянувшись, с удивлением пожали плечами. «Живой. Значит, живой…» – сказал один из них, и они направились к саням, где их поджидал нынешний начальник и бывший сослуживец Тахир. После Прусской кампании он в родные края так и не добрался. Получив повышение, обосновался в Тобольске, став начальником казачьей сотни, несшей в городе караульную службу. Здесь и застали его два бывших однополчанина и по его же рекомендации были зачислены под начало Тахира.

Спустившись по крутому откосу, они не спеша ехали на дальнюю улочку, где нашли себе пристанище. Неразлучные Фока и Федор жили в соседних домах у овдовевших солдаток, одну из которых звали Катериной, а вторую – Ириной. Те были донельзя рады привалившему им счастью, поскольку их короткий бабий век близился к закату. Появление взамен их убитых на войне мужей двух служивых мужиков, давших согласие в ближайшее время с ними обвенчаться, было для них долгожданной радостью и вновь вспыхнувшей надеждой на душевный покой. Теперь они уже вместе тащили с реки на санках бочки, полные пахнущей ивняком и хвойной смолой водой, а скакавшие мимо лихие наездники остерегались отпускать шуточки по их поводу.

Уже прошли рождественские праздники, когда с главной соборной звонницы ударил самый басовитый колокол. Вслед за ним перезвон подхватили все городские приходские колокола, и народ, застигнутый на полпути, поспешно поснимал шапки, начал широко и размашисто креститься, а некоторые и вовсе упали на колени, обратив взоры свои в сторону белевшего на горе храма Софии Премудрости Божьей.

«Владыка митрополит Павел от нас уезжает, потому и колокольным звоном прощаются с ним», – пояснил прочим один из всезнающих старцев и громко всхлипнул. Другие отнеслись к тому известию иначе. Может, кто и возрадовался отъезду властного владыки, не дававшего спуску ни простым прихожанам, ни самому губернатору, не исполнявшего указы самой императрицы, коль усматривал в них непочитание Матери-Церкви.

Но все знали: грядут новые времена и добрались они до сибирской земли. Теперь уже не будет за Уралом, на восточной украйне России, вольной жизни, как ранее, когда каждый был сам себе хозяин и все жили отрешенно от остального уклада, заведенного в России по европейскому образцу и обычаю. И лишь исконный русский звон колоколов, который никому не под силу изменить и переиначить, летел над землей, уплывал в поднебесье, где все будут равны и подсудны одному лишь Богу.