Дорога на плаху

Звонок помощника Климова и приглашение на встречу назавтра насторожил Бориса. Он еще не читал акт экспертов проведенного эксперимента, у Бориса не готовы окончательные выводы, а Сергей Петрович приглашает, торопится. За оставшиеся сутки надо форсировать дела. Последние дни прошли в лихорадочной беготне, хлопотах, и он мало видел Евгению. В какие-то мгновения, когда он общался с нею в офисе или поздним вечером на квартире, ему казалось, что жена изменяется. Может быть, это беспочвенные подозрения, навеянные последствиями бесед с Комельковым и Сандановичем, выводами экспертной комиссии по делу Кошелькова? Но в голосе у Жени слышны грубоватые нотки, а она уж не млеет по-прежнему в его объятьях. Но когда в постели Женя клала голову ему на грудь, обхватывала его правой рукой, неприятные подозрения улетучивались. Он ощущал ее все такой же: нежной и ласковой, любящей, стремящейся доставить ему кучу удовольствий, выполнить все его желания, готовой на самопожертвование. С каждым днем с усилием продираясь сквозь тернии, которые всюду развесила современная шальная жизнь, Евгения становилась ему дороже и дороже. Ее недомогание, боль, неудовлетворенность воспринимал как свои, моля Бога оставить ее тело и душу в покое и переложить всю тяжесть неурядиц, страхов на его плечи, на его душу. Он вынесет все за двоих. Она же, он видел, тоже стремилась защитить его от тяжестей жизни и работы, твердя ему, что все должно быть на двоих: и радость, и горе и совсем будет несправедливым, если все достанется одному. Вдвоем всегда все легче переносить, потому и существует дружба, брак, семья. Он соглашался, целовал ее и говорил, что счастлив с нею и благодарит Бога, за то, что Он дал ему в жены такого замечательного и чуткого человека. Всю ночь Борис пробыл в лаборатории экспертов, готовя результаты эксперимента, несколько раз звонил Жени, она ответила лишь на первый звонок, далее телефон молчал. Скорее всего, Женя накрыла его подушкой, чтобы не мешал спать.

О предстоящей встрече с Климовым Борис собирался сказать жене утром, когда на минутку заедет домой, убедиться, что с Евгенией все в порядке. Но квартира оказалась пустой. Видно, Женя отправилась с утра по магазинам. Оставив короткую записку, он заторопился по делам с чувством какого-то беспокойства, какой-то неприятности, касающейся Жени. Может быть, это исходило от того, что Комельков окончательно не поставил диагноз недомоганий жены, ссылаясь на неполученную консультацию того, с кем он хотел поделиться наблюдениями за пациенткой. Это волновало обоих, полагающих, что коль врач проявляет неуверенность столь длительное время, дело серьезное.

Это предчувствие подтвердилось, когда в приемной генерала Борис увидел самого Комелькова. Их тотчас же пригласили в кабинет, как только появился Борис.

Евгения не накрывала телефон подушкой. После первого вечернего звонка мужа, когда он сказал, что задерживается на неопределенное время, но будет звонить ей, она раздраженно отбросила трубку и услышала чей-то зов. Он доносился из коридора. Голос был знаком. Она уже слышала его. Был он хрипловат, тонок, но мужской. В эту же секунду она почувствовала, что внизу живота у нее что-то напряглось и стало тесно. Она знала, что это такое. Ощупав эту тесноту, она грубо рассмеялась, оделась и вышла в коридор, навстречу зову. На голове у нее сидела изящно заломленная мужская меховая кепи, купленная ею на днях, из-под которой курчавились ее пышные волосы. На груди повязан шарфик Бориса, а на плечах его демисезонное пальто. Голубые джинсы и сапожки на низком каблуке, замыкали ее наряд. На плече висела ее раздвижная сумочка отяжеленная гантелей, которой Борис занимался утрами. Здесь же лежал огромный кухонный нож, напоминающий меч римского легионера. Евгения сунула эти предметы в сумочку на всякий случай и, не чувствуя веса, вышла из подъезда. Зов привел ее на Белорусский вокзал. Взяв билет до Гомеля, где у нее нет ни родных, ни знакомых, но разлегся радиационный след от ядерного взрыва, она повстречалась с человеком с тонким и хрипловатым голосом, так напоминающий мужской. Он был одет точь-в-точь, как и она. Только вульгарно горели огромные голубые глаза. Но на алых губах не было помады, лишь в уголках гнездилось не высказанное презрение ко всему окружающему миру. Он шел рядом с Евгенией, чуть-чуть приотстав.

— С нами в купе поедут две девушки, но они не из нашей группы, — сказала незнакомая фигура. — Я очень рад, что отыскал тебя. Настало время сбора нашей стаи. Мы должны быть вместе. Нас много, мы должны действовать сообща, поскольку мы — ТРЕТЬИ!

— А кто ПЕРВЫЕ и ВТОРЫЕ?

— Те, кто вокруг нас. Эти однополые существа, какими их создал Всевышний. Но они слепы и не подозревают о нашем существовании, хотя мы теперь доминанта современного бытия. Этой же ночью мы заявим о себе, и ты станешь правой рукой вожака стаи. А сейчас нам пора на посадку. В купе мы сможем воспользоваться той ношей, которая делает нас ТРЕТЬЕМИ.