Дорога на плаху

Ильин нервничал. По его расчетам Длиннорукий должен появиться полчаса назад. Что-то случилось непредвиденное. Ни одного телефонного звонка. Черт дернул отправить на разведку последнего охранника, а на дворе — ночь. Он никогда не слыл ни смельчаком, ни драчуном и постоять за себя в кулачном бою, если придется, не сможет. Люди на базе есть, сторожа, Алексей недавно заглядывал, сказал, что ремонтировал машину. Что-то не договаривает мужик, скорее всего, недоволен зарплатой. А если догадался о моем романе с его милой женушкой? Надо же такому случиться: влюбился в замужнюю, хотя на складах у него каждая вторая — холостячка. Грубиянки и хамки. Эта же умна и нежна, к таким тянет. Павел Артемьевич замирал душой, когда она входила к нему в кабинет по делам. Сердце таяло, когда она приносила в кабинет чай или кофе. Он просил составить компанию, отвлечь его от забот, она не отказывалась. Павел Артемьевич говорил любезности. Угощал дорогими конфетами, и однажды зажал между столами. Она вырвалась и в гневе выскочила из кабинета. Но он уже не мог остановиться. Отправил мужа в командировку, завалился к ней на квартиру, накачал вином и снотворным, и всю ночь насиловал бесчувственное тело. Наутро, очнувшись, она увидела себя и его в постели и покорилась своей судьбе, став директорской подстилкой. Он повысил ей оклад, Алексею давал хорошо оплачиваемую работу. Но связь без разоблачения долго продолжаться не могла. В кабинете заниматься любовью в его возрасте не тот кайф, а водить все время в гостиницу, когда рядом работает муж, опасно. Связь пришлось прекратить, к тому же он к ней охладел из-за всех этих неудобств, но она принялась вить из него веревки, требуя то дорогие подарки, то посадить мужа на новую машину. Тяжеловес на ринге, да и только, жди нокаута. С чего бы?

Павел Артемьевич взглянул на часы. Пора уходить. И тут раздался звонок.

— Павел Артемьевич, говорит Семушкин. Не твои ли фуры стоят на сорок пятом километре, а рядом с ними трупы?

— Нет, не мои, Виктор Афанасьевич, — внутренне возликовал Ильин, прямо гора с плеч! — Откуда вам стало известно?

— Ехал из Ачинска, смотрю рефрижераторы стоят, подумал твои. Трупы лично видел, людишки вокруг суетятся. Мы, конечно, не остановились, не положено. Но прежде я решил тебе позвонить, спросить. Выходит, не твои, слава Богу.

— Во сколько это было?

— Около девяти я ехал. Еще на часы глянул.

— Ни милиции нет, ни гаишников?

— Вроде кто-то стоял, не разобрал. Звонить надо в органы.

Связь прервалась. Ильин как мальчишка подпрыгнул от радости в кресле: «Управились мои ребята и убрались. Мигалку Семушкин просмотреть не мог».

— Ай, да молодцы, — ликовал Ильин, — ай, да мастера! — Он светился улыбкой, как весенняя девица от поцелуя любимого. — Теперь кассету отвезем ментам. Ну, иди сюда, подружка, компра здесь похлеще шлюшки! — запел стихами Ильин, нажал на кнопку возврата кассеты из магнитофона. — Все хорошо, прекрасная маркиза! Сам Семушкин позвонил мне о происшествии. Куда ж авторитетнее, я сразу заподозрил и стукнул ментам!

— Куда торопишься, Павел Артемьевич, — вдруг услышал он голос шофера Алексея, бесшумно вошедшего в кабинет. — Никак в ментовку стучать собрался. Не спеши, лучше еще раз проверь запись на кассете.

— Ты о чем, мерзавец? — испугался Ильин и трепещущейся рукой подхватил выскочившую кассету. — За что ты меня предал?

— Короткая у тебя память, — вплотную подошел к Ильину Алексей, — вставь сначала кассету, послушай, а потом я тебе объясню, как над моей женой измывался, как изнасиловал.

— Сучка, растрепала! — вырвалось у Ильина.

Жесткий удар кулака оборвал его хамскую речь. Ильин рухнул в кресло. Против грубости он был беззащитен даже перед Алексеем, который хладнокровно взял из рук директора кассету и втолкнул в щель магнитофона, включил, прокрутил, послушал и, найдя, что требовалось, сказал:

— Слушай, утюг.

Запись была высокого качества: «Слышу, ты прекрасно окопался, мой юный друг», — звучал голос Ильина, который сидел и слушал, готовый посмеяться над стоящим рядом ублюдком, но дальше следовал пустой звук. Ильин напряженно вслушивался, забыв о боли в кровоточащей губе. Когда минуло две минуты напряженного ожидания и стало ясно, что никакой записи разговора с Костячным не услышит, истерически закричал:

— Кто стер запись? Кто, я тебя спрашиваю?

— Какая разница — кто стер, важно, что улики нет. Ты, как я пониманию, на нее делал ставку. Если тебе будет легче от того, кто стер, скажу — моя жена. Ты же забегался в туалет после приема подсыпанного в чай мочегонного. За все платить надо.

— Сука! — завопил Ильин, но получил апперкот в челюсть и умолк.

— Тебе лучше навсегда исчезнуть, Павел Артемьевич, иначе тебя загребут, как организатора массового убийства.

— Сколько там трупов? — холодея, спросил Ильин.

— Откуда ж мне знать, я все время был на базе, тебя сторожил. Разве тебе ничего не сказал подстреленный Длиннорукий?

— Я его не видел и жду.