Дорога на простор

Обмер: место черное. Не слыхивал, чтобы птицы говорили. Золото и серебро жаль кидать. Но поднял камешек. "Что, мол, такое?"

Так, кремешок. А глянул - глаза протирает. Будто солнце горит в камне, и зеленая трава по пояс, и листочки шелково шелестят. А в траве пестрые шляпки грибные. И не шляпки грибные - крыши изб и теремов, окна резные, верхи позолочены. И народ травяной снует, - с ноготок - и того меньше. Бороды зеленые, ножки - стебельки, глаза - маковы росинки. Рос там желтый цвет - козлобородник, раскрылся - стукнул, как воротца распахнулись. Выглядывает будто княжна или царевна, сама желтая, волосы желтые, нагнулась, вниз чего-то кричит. А там возы едут, плотники топорами стучат, бревно к бревну подгоняют, дом ставят.

А из самого большого терема выбежали слуги, расставили на дворе столы и скамьи, покрыли скатертями. И народ повалил - откуда взялся! Из щелей, из-под корней, на челнах - по луже, как по озеру, - а челн - лист, жилами сшит. И все разодеты - прямо бояре или, сказать, стольники. А столы полны. Печенья, соленья, и птица, и рыба, и ковши с медами да брагами. И трубы трубят, выговаривают: ту-ру-ру!

Помутилось с голодухи у казака. Пошел он по улице. Красота, строганые доски настланы вдоль домов, девки поют по теремам. Только идет, а народ вовсе его не замечает. Он - к одному, к другому: даже не поглядят. Будто и нет его.

Приходит на площадь. Бьет там водомет двумя струями: направо струя чисто золото, налево - каменья самоцветные. Бери кто хочет! Да никто и не подходит. Зачерпнет разве кто ребятишкам на забаву.

А кругом сидят портные и шорники. Из маков да лопухов кафтаны и порты кроят, нитки сучат, длинными иглами шьют, седла чинят. Утомятся или оголодают - выкинут изо рта язык в пол аршина, полижут угол дома, губы оближут - и опять за иглу.

Пришел к большому терему. У ворот - стража. Хохлы из перьев на голове, сами в белых рубашках, стоят на одной ноге. И то ли копья держат, то ли не копья это, а просто клювы.

Пропускают: и эти не видят его.

Он - на двор да к столу. Пир горой, ковши вкруговую; песни орут, служки в платье цветном бегают, суетятся, еле гостям подносить поспевают. А уж запахи, сладкие да сдобные, - за версту у сытого слюнки потекут.

Никого не стал спрашивать, хвать серебряное блюдо с вареной щукой. Ан перед ним на черепке лягушечья икра. Ого, братику! Лебединое крыло потянул в рот. Выплюнул: оса изжеванная. Хлебнул браги из ковша: гнилая вода болотная, черви красные извиваются, и в руках его - мертвая собачья голова.

А кругом - едят, не нахвалятся, пьют до донышка. Гам, звон. Иные уж и в пляс под музыку. И пар, примечай, духовитый: караси там в сметане, зайчатина плавает в соку.

Тут уж разобрало: как брякнет казак, как гаркнет, скатерть долой, блюда оземь. Вот переполошились! Сбились в кучу, пальцами тычут, будто впервой увидали. Девки сбежались, тоненькие, как тростинки, тоже уставились. И все галчат.

Тут он чует - опутало его будто нитками, тонкие, не видать даже, а не разорвешь. Поволокли в терем. Стража копьями - стук, растворила двери. Темно, как в домовине. Дорога тесная, то вверх, то вкось, то вниз - как в кривом суку. Прошли еще через двери. По сторонам их - летучие светцы. И видны вдоль стен какие-то сидни с мерзкими морщинистыми харями.

А за третьими черными дверями - пенек, весь в сморчках и поганках, трухлявый. Выходит из пенька старенький старичок, лицо с кулачок, на бороде мох, на одной ноге берестяной лапоток.

- Ты кто, - говорит, - с какой земли по наши души?

А казак отвечает: нашего, мол, царства человек, вольной-де жизни сыскать хочу, лиха на вас не мыслю, - отпустите христа-ради.

Древесный старичок весь затрясся, руки в боки, хохочет, лист на башке прыгает, и бояре хохочут, пуза под кафтанами ходуном ходят, и стража - в лежку.

- Тысячу лет, - говорит старичок, - я в Муравии державу держу. И богов твоих не ведаю и царства твоего не знавал. Хо-хо, - говорит, - твой царь-государь... Да вон оно, понюхай, вольное царство. Худо же, - говорит, - ты искал его. Одно наше вольное царство и стоит на свете, никакого другого нет. А ты его и не приметил. И какая-такая у вас скудность и теснота, ты потешь, расскажи нам. Места, что ль, на земле не стало?

Тут он сморщился и - как чихнет, - черная пыль из поганок полетела.

- Эй! - сипит. - Мертвым духом пахнет. Сведите-ка его в погреба да попытайте, откуда он такой взялся и какое-такое его царство Московское. Чтой-то не пойму.

Потащили казака в кротовину у корня дуба. Стали под ногти загонять колючки - подноготную выпытывать. Крепится, только шепчет: "Небо лубяно и земля лубяна".

Да не вытерпел, крикнул и уронил камень.

Оглянулся - ночь, топь, и нет ничего. Пошарил - и клада нет.

Как и выбрался с того места! Пришел - одежонка в клочья. Только срам прикрыт. Отощал, одичал, как зверь лесной. А рука синяя, до плеча раздулась.

После - три дня вином душу отмачивал да похвалялся, будто сам атаман подносил. И я с ним пил, да что с него спросишь: мне б доведись до того старичка-сморчка, я б с ним не так поговорил!