Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести

С нарочитой простоватостью почесал в затылке.

— Блукали по свету — притулились до места. Чего балакать? До царя так до царя. Ото же и я кажу: пид самисенъку пику.

И снял шапку; мягкий воздух облек его непомерный лысоватый лоб и сивую голову.

Тогда снял шапку Ермак, и все атаманы стащили шапки; последний, точно дремал до того, — Матвей Мещеряк. Ермак истово перекрестился.

— Ну, браты–товарищи! Во имя отца и сына и святого духа. Со Христом…

Кольцо спросил:

— Сам поедешь, Тимофеич?

— Тебе ехать, не иному, — подтвердил Яков Михайлов.

Мещеряк сказал медленно:

— А как батька послом уедет, верно, тебе, Яков, с войском управляться — не иному?

Никита Пан неожиданно:

— Кумекаю так: Кольца послать. Для таких, как он, кого плаха ждет, царь дуже ласков. Да правда: краше его, як вин схоче, никто у нас сказать не может.

Кольца послать?! Кого плаха ждет?!

Но и Гроза поддержал это: Кольцу ехать.

Тогда Ермак как отрубил:

— Тебе и ехать, Иван.

Усмехнулся, вспомнив, может быть, давнишний ночной разговор, в смутный час, на одном острове в — синем море — Четыре Бугра зовут тот остров:

— Ты и вправду ведом там. Со знакомцем встретишься.

Кольцо вспыхнул, выкатил белки и без того выпуклых глаз на смуглом лице. Не вскочил, не крикнул — с вызовом, задорно тряхнул волосами.

— Я, бурмакан аркан, не отказчик. Спытать задумали — не испужаюсь ли? Сыщите страх, чтобы испужать Кольца!

Дерзкое, озорноватое, но, как подумать, не простое — с хитрым расчетом замышленное посольство! Заговорили о том, что повезти, сколько взять народу.

Ермак сказал:

— Слышь, Иван, и Гаврилу возьми Ильина.

Кольцо свел мохнатые брови. Атаман коснулся его плеча.

— Легкая рука у него… И пусть увидит, что не сошелся свет на Дону, на Волге, да и на Сибири…

Двадцать второго декабря 1582 года собачьи упряжки тронули нарты с атаманова двора в Кашлыке.

С Кольцом — пять казаков. На нартах — шестьдесят сороков соболей, двадцать черно–бурых лис и пятьдесят бобров. Князь Ишбердей со своими вогуличами проводил казаков прямой дорогой, волчьей тропой через Камень.

6

В Сибири казачье войско, ожидая с Руси царской помоги, продолжало единоборство с Кучумом. Шайки ханских людей кружили возле казачьего стана, выжигая аулы за то, что их жители отступились от хана и стали держать сторону русских. Ермак не давал хану копить силы в пустынных кочевых степях. После Абалака следил за каждым шагом Кучума и отгонял его все дальше и дальше.

И та земля, которая еще недавно была достоянием Кучума, теперь горела под его ногами, чуть только он пробовал ступить на нее.

Двадцатого февраля 1583 года не простой татарин, а мурза Сенбахта прислал Ермаку известие, что Махметкул пришел на Вагай, верстах в ста от Сибири.

Шестьдесят удальцов поскакали к месту, указанному Сенбахтой.

Ночью вблизи озера Куллара они напали на врагов.

Кровь товарищей, сложивших головы на холодных берегах Тобола и Иртыша, казацкая кровь, пролитая у Абалацкого озера, кровь русских мужиков из уральских сел и замученных жителей вогульских и остяцких земляных городков была на Махметкуле.

Но Ермак и тут не дал отуманить себя гневу и мести. Оп с почестями встретил пленника в Кашлыке.

Некоторое время Ермак выжидал. Быть может, в Кашлык прибудут ханские посланцы для переговоров о Махметкуле и мире. Мир очень важен — все меньше становилось казаков.

Но посланцы не приходили, и долго ничего не было слышно о Кучуме. И тогда Ермак отослал Махметкула тоже в Москву — в дар царю; с Махметкулом поехал Гроза.

А Кучум стоял в это время на дальней луке Иртыша, в диком месте. Первый гонец вошел в ханский шатер с вестью о пленении Мах метнула, батыра, того, чьп шаги бесшумнее шагов крадущейся кошки, кто настигал врагов быстрее ястреба и отвагой превосходил вепря.

Второй гонец явился к хану и сообщил, что «думчий» — карача со всем оставшимся татарским войском оставил его и ушел вверх но Иртышу, к реке Таре.

А третий гонец принес весть, что князь Сейдяк уже знает о поражении похитителя отцовского престола и с войском выступил из бухарских пределов, чтобы добить Кучума.

Тогда во второй раз согнулся неукротимый дух хана; старческие слезы потекли из его незрячих глаз, и он произнес персидское двустишие:

От кого отвратится аллах, честь сменится ему на бесчестье.

И любимые други оставят того…

Миновало лето, за ним и осень.

Присоединились еще к русской Сибири Белогорье и Кода, самое большое остяцкое княжество на Оби.

Но казаки все оставались одни в Сибири.

Жестокие морозы снова сковали землю.

Между серебряными лесами легли мертвые дороги рек.

Ясная ночь. Полог, шитый звездами, раскинут над лесными верхушками. Звездный отблеск на снегу, на ледяных иглах. Поднимается и ползет по ярам, стелется по холодной пустоши волчий вой.