Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943.

Даже такая смерть еще не так страшна, как та, когда ты в первый раз видишь убитого немецкого солдата, и глядишь на него, лежащего там в такой же, как у тебя, форме, и думаешь, что и у него тоже остались мать и отец, может быть, сестры, может быть, он даже из одного с тобой города.

Но привыкаешь и к этому и начинаешь смотреть на себя наравне со всеми другими, и русскими и немцами, лежащими мертвыми в своей военной форме. Ты просто еще один кусок земли.

Потом однажды тебе это станет чуждо. Говоришь с одним из своих друзей, а он вдруг скорчится, опустится вниз кулем, мертвее мертвого. Это настоящий ужас. Видишь, как другие перешагивают через него, как через камень, и вдруг понимаешь, что твой друг умер точно так же, как и другие, – я имею в виду тех, о которых привык думать как о никогда и не живших, как о кусках земли. Но ты точно знаешь, что этот человек жил: ты с ним разговаривал всего минуту назад. А теперь впервые осознаешь с полной уверенностью, что лежащим тут мог быть ты сам. Вот когда тебя охватывает настоящий ужас, и после этого начинается сплошной кошмар; никогда не прекращается подлинная боязнь быть уничтоженным, страх перед безжалостным небытием, страх при мысли о том, что в любой момент ты можешь стать одним из тех неодушевленных предметов, которые никогда не были живыми существами.

Я вдруг остановился. Слезы бежали по щекам Улли. Я наклонился и вытер их.

– С моей стороны было глупо вообще рассказывать тебе об этом.

– Не говори больше об этом, – попросила она.

Я объяснил, что был там не один. У меня были друзья, на которых я мог положиться, и нам было весело. Я рассказал ей о нашем Шейхе с плоскостопием и о тех забавных вещах, которые он придумывал, и в конце концов она стала смеяться.

– Вот так, Улли, – сказал я. – Такой ты мне больше нравишься.

Она погрузила пальцы в мои волосы и нежно прижала мою голову к своей. Через ее тонкую блузку я чувствовал ее груди, маленькие, твердые, напряженные. Я прижался к ней.

– Нет… – В панике она попыталась оттолкнуть меня. – Пожалуйста, ты не должен этого делать… нет, нет, нет!

Она умоляла, дрожа, но я мягко настаивал, и скоро она перестала бороться и смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Потом как-то сразу ее руки обвили мою шею, и она стала робко целовать меня, сначала лоб, шею, а затем губы.

– Дорогой, – шептала она. – Ты правда меня любишь?

– Ах, Улли, родная!

Солнце теперь уже скрылось за горизонтом, и стало прохладно. Улли тесно прижалась ко мне. Через сплетение веток деревьев виднелось небо, озаренное красным цветом заката.

– Ангелы сегодня пекут свой хлеб, – нежно прошептала она.

Где я слышал эти слова совсем недавно? Ну конечно от Зандера, в тот вечер, когда он был убит.

* * *

И снова я брел по городу. Кто-то окликнул меня с другой стороны улицы:

– Ты что, не знаешь, как отдавать честь?

Голос с парадного плаца. Жилистый, маленький майор с начищенной до блеска медалью.

– Прошу прощения, господин майор, – произнес я, возможно, таким тоном, как будто это не имело значения. – Я вас не увидел.

– Как ты смеешь так разговаривать с офицером?

Мне было почти смешно видеть этого придирчивого коротышку, но он был серьезен.

– Как ты стоишь? Сомкнуть ноги вместе!

Теперь я понял, что ему нужно, и, покраснев, замер по стойке смирно. Лощеный маленький выскочка сверлил меня пронзительным взглядом, потом сказал:

– Теперь иди на то место, где был, и отдай мне честь так, как тебя учили.

Грязная маленькая кабинетная крыса.

– Давай, давай, – понукал он меня. – Чего ждешь? Тебе уже давно пора быть на позициях.

Я посмотрел на его сверкающую медаль и подумал, как долго занял бы процесс ее полирования в узком окопе. Давно пора обратно на фронт!

– Что ты на меня так уставился? Делай, что тебе говорят.

Я бы мог его задушить, но вместо этого отступил на пару шагов и промаршировал, как на параде, мимо, отдавая честь, как положено по уставу. Я поймал сочувствующие взгляды прохожих на улице.

* * *

На следующий день меня выписали. Я стоял на пыльной дороге и ждал грузовик, который подбросит меня до фронта. Мне было так горько, что хотелось кричать. Я думал только об Улли.

Когда я прощался, она попыталась улыбнуться, но ее глаза были полны слез.

– До свидания! – пробормотал я и побрел прочь, как автомат.

В руке я машинально сжимал тоненькую цепочку с медальоном, который она мне дала в момент расставания. «Я люблю тебя, – вот все, о чем я мог думать. – Я люблю тебя». Когда я обернулся в последний раз, она все еще смотрела не отрываясь на меня, ее белоснежная шапочка медсестры ярко выделялась на солнце.

С каждым шагом, который отдалял меня от нее, я чувствовал себя так, будто приближался к смерти.

* * *

От одной базы на линии фронта до другой я пробирался к своей дивизии длинным, трудным путем. Каждый из подвозивших меня грузовиков обычно следовал до ближнего пункта назначения. Но через несколько дней мне попался грузовик моего полка. Водитель тоже искал свою роту.