Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943.

Нам все еще казалось поразительным, что мы не единственные остались в живых, что были еще красные и фиолетовые огни, вспарывавшие небеса, предупреждения об атаках пехоты, предостережения о танках и настойчивые крики о помощи – с другой стороны. И тогда мы стреляли в кричащую массу русских, вели огонь механически, как автоматы, до тех пор, пока наконец их гигантские танки, надвигавшиеся на нас, не вынуждали нас снова отступать в этот котел, который с каждым днем становился все меньше и горячее.

Мое подразделение сократилось до жалких остатков. Люди один за другим выбывали, истекали кровью или замерзали в безжалостном белоснежном океане.

Францл был сломлен, потерял всякую надежду на то, что может снова увидеть родной дом. Но иногда, когда наступало относительное затишье и мы сидели согнувшись в своем окопе в ожидании того, что будет дальше, он доставал из своего бумажника фотографии: одну неизвестного солдата и другие – свои, своей семьи и друзей. Тогда и я доставал открытку с загнутыми краями, на которой был изображен мой родной город, и мы заводили разговор о такого рода вещах. Только в эти минуты он, казалось, оживал.

Неожиданно возобновлявшийся ураганный огонь возвращал нас к действительности, и мы осознавали со всей мучительной остротой, какое сокровище мы потеряли.

* * *

Находясь рядом со мной в окопе, прислонившись к его стенке, он вдруг рухнул. Его колени подогнулись, и все тело опустилось, как сдувшийся воздушный шар.

– Францл! – крикнул я, не веря.

Даже когда я с ужасом увидел его простреленный насквозь глаз, я не смог поверить в страшную правду.

Затем откуда-то изнутри головы у меня вырвался пронзительный крик – такой громкий, что возможность такого крика вряд ли когда-либо приходила в голову ученым, работающим на войну. Небо, и снег, и все прочее, что сгубило нашу жизнь, закружилось передо мной в безумном танце. И я схватил свой пулемет, выбрался из окопа и побежал в том направлении, откуда кем-то был сделан этот выстрел. В утренней мгле я видел темные очертания людей, и стальной механизм, бешено бивший отдачей по моему бедру, косил их, как траву. Я бежал все дальше и дальше, стрелял и стрелял, пока что-то не обрушилось на мою руку, как удар дубины.

* * *

– Эй, ты! Ты что, заснул, что ли? Давай залезай, ты здесь не один.

Это был сон, и как во сне я вскарабкался в кузов машины, присоединившись к остальным. Наши раненые все прибывали, их становилось все больше и больше.

Тяжелый груз свешивался с моего плеча. Я видел, что это моя рука, сильно раздутая. Я совсем не мог шевелить пальцами. Вся правая сторона шинели была темно-бурого цвета и твердая от запекшейся крови. Но все, включая и это, было совершенно нереальным.

Шатаясь как пьяный, я доковылял назад до наших позиций, после того как получил удар, и пули роем проносились возле моих ушей, а теплая кровь хлестала из рукава. Смутно помню, как грубые, привыкшие к крестьянскому труду руки перевязывали рану и делали мне уколы. Потом я увидел главный перевязочный пункт. Его освещал тусклый свет мигавших ламп, и в нем стоял бьющий в нос неприятный запах эфира, пота и гниения. Гудел электрогенератор, создавая фон, безразличный к крикам боли, проклятиям, стонам и пронзительным воплям людей с оторванными руками или ногами, с раздробленной челюстью или грудью, с вываливающимися кишками, с обожженными лицами. Среди всего этого кошмара стоял бледный хирург в забрызганном кровью прорезиненном халате и орудовал блестящими инструментами так быстро, как только возможно, и через каждую минуту или две натужно кричал санитарам:

– Следующий!

Я видел молодого сержанта с покрытой красными пятнами крови повязкой на голове, который на мгновение потребовал от всех полной тишины – даже хирург оторвался от работы, – и тогда он встал с носилок, широко развел костлявые руки и запел «Германия превыше всего». Он явно хотел допеть, но голос оборвался, и он рухнул, всхлипывая.

И был момент, когда офицер в меховом пальто, проходя, взглянул на меня и отрывисто буркнул:

– И его возьмите, он может сидеть.

* * *

В своем последнем дурном сне наяву я видел огненные хвосты ракет, пронзавших черное как смоль ночное небо, и вспышки там, где шрапнель ударяла о землю. Ввысь ушли сигнальные красные огни, возвещавшие об очередной атаке, и новые залпы шквального огня артиллерии прогремели, как раскаты грома.

Затем рев авиационных моторов перекрыл все остальное. Мы неслись над снегом со все возраставшей скоростью. По слабому покачиванию я определил, что мы оторвались от земли и я улетел из этого проклятого места.

Приложение. Восточный фронт [3]

Смена обстановки