Дорога на Тмутаракань

Хочется подъехать к ней, сказать слово ласковое, но – уместно ли перед сечей любезничать с милой, когда воины твои, возможно, смертного часа ждут?.. И как сама воспримет? Боже упаси, если как слабость духа, надежду на взаимное утешение…

И все-таки хочется быть среди застрельщиков. Вон, гридни князя рыльского на быстрой рыси вперед пошли, луки тянут из-за спин, тетивами позванивая. Несерьезное оружие – лук, настоящему воину по чести меч либо сабля полагается, но убивает он в верных руках не хуже чего иного.

Вот и стрелы запели, зашипели, споря со Стрибогом-ветром. С юга ветер идет, от моря Сурожского, с болот Меотийских, помогает в полете не нашим стрелам, Гзаку поганому. Оттого и звенят наши стрелы, преодолевая преграду воздушную, оттого и шипят по-змеиному стрелы диких половцев, скользя по глади ветряной.

Первые стрелы редко в цель попадают. Так и медведь в единоборстве не сразу когти выпускает, ищет, куда бы наверняка приложиться. Позванивает железо об железо, наконечники о шлемы да кольчуги, бьют стрелы о русские щиты червленые, к седлам притороченные, отлетают в высохший уже ковыль либо впиваются в дерево щита, а не то в тела первых неудачников.

Хмурится чудо мое, на пристрел первый поглядывая. Ладонью налучье гладит, где пока незаметно много смертей сидит. Я-то видел, как она с луком управляется, глянешь и после подумаешь многажды, прежде чем это оружие несерьезным называть… Вот заметила, как упал оземь один из гридней со стрелой в глазнице, вскрикнула невольно:

– Гзак, сын полоза, посчитаемся еще!

И замолчала. Правильно. Негоже дочери хана… жене князя русского волнение свое при всех показывать. Не по чину…

– Их больше, чем ты сказал, Гзак!

Предводитель бродников, бывший новгородец Свеневид был не на шутку встревожен. Богатая добыча, безусловно, манила его не меньше, чем любого искателя приключений в степном приграничье, но число воинов с другой стороны явно превышало общее количество людей у Гзака и Свеневида. При этом бродник не обольщался насчет боевого мастерства своих подчиненных, верно оценивая подготовку как русских дружинников, так и сопровождавших Гурандухт половцев.

– Не торопись бояться, Свеневид!

Гзак был совершенно спокоен, словно перестрелка шла не с опытными воинами, а с перепуганными купцами, отбивавшимися только потому, что не надеялись на пощаду. Передовой отряд диких половцев, высланный Гзаком, наполовину выбили стрелами рыльские гридни, а теперь выскочившие с другой стороны курские кмети согнали оставшихся в живых в бессмысленно шевелящийся ком, становившийся все меньше и меньше под ударами русских сабель.

– Не торопись бояться, бродник, – повторил серьезно Гзак, глядя в глаза Свеневида. – Сегодня удача – не для них, для нас… Я знаю, поверь!

– Смотри, – проговорил Свеневид. – Пока поверю… Пока.

Свеневид не грозил, он просто размышлял вслух. И Гзак понимал, что будет, если он не выполнит обещанного.

У бродников в Степи не было врагов. Уточнение – живых врагов.

Дядя, ты должен это заметить. Должен, иначе кметям придется туго. Вон там, за рощицей, блестят копейные наконечники. Идут бродники, как им и положено, воровски, дабы ударить в затылок сражающимся.

Дядя, ты не можешь этого не замечать!..

Ну вот, вижу стяг с пардусом и вызолоченный шлем. Плащ алый полощется на ветру, идущем с моря, меч блестит в грозовых сполохах. Воистину витязя видим!

Кмети, как могу разобрать отсюда, тоже копья от седел отстегивают. Когда сброд, брошенный Гзаком в бой, разгоняли, даже не удосужились этого сделать, теперь же противник будет куда серьезней.

Больше всего хочется сейчас быть там, с дядей Всеволодом. Даже глаза чуда моего, жены, еще не венчанной, священника на неделе ждали, и то бы не удержали, но вот отец… Его дружина стоит перед нами как вкопанная, кони только копытами по траве переминаются, да седла под тяжестью облаченных в доспехи всадников поскрипывают. Вижу отца, застывшего, как ромейская квадрига бронзовая перед Десятинной церковью в стольном Киеве.

Нельзя младшему впереди старших идти, когда не дозволено. А ведь – не дозволено!

Сюда доносится треск копий и звон стали по шлемам. Вывернул все-таки своих курян дядя, удар пришелся не в спину, но в бок, а так уже воевать сподручно. Те бродники, что понахрапистее, которые первыми шли, уже в степной пыли лежат, и мертвым лучше, чем живым. Им хотя бы нечувствительно, когда копытами топчут. Конь – животное чуткое, на живое наступать не любит, но что же сделаешь, когда под копытами – настил из тел.

Обернись, дядя! Тьма, что Дажьбога скрыла, не должна спрятать от твоих глаз, как из лощинки слева еще отряд идет, по косматым шапкам судя – половцев диких!

Нет, не взять кметей хитростями дикарскими! В кольцо выстроились, отходят, устилая землю телами вражескими, сами же как заговорены, и не видно, теряли ли своих в этой сече… Хотя что о таком говорить, когда же битва без убитых обходилась.

Там, вдали, в Сюурлий впадает маленькая речушка или большой ручей. Туда дядя своих кметей отводит, и правильно. Наши кони кованые, по жиже им сподручнее, нежели половецким, идти будет.