Дорога на Тмутаракань

На приграничных заставах спокойно ждали врага. Прошло время смятения, когда со стороны Степи примчался на усталом коне одинокий всадник и принес весть о разгроме войска русских князей. Ковуй Беловод, не пожелав завернуть в Путивль, чтобы переговорить с княгиней Ярославной, сменил коня на первой же заставе и умчался в родной Чернигов. Давно не было на Руси такого, чтобы князья доставались степнякам пленниками. Шептались, правда, что не все так просто. Игорь ведь побратался с Кончаком, и негоже было бы брату поднимать руку на брата. Хотя пусть вспомнится история Бориса и Глеба, страдальцев за веру, убийца их Святополк за то и прозван был Окаянным, что руку поднял на братьев…

Знали в приграничье, что не куманы Кончака вышли в поход. Радовались тому, потому что против великого хана не совладали бы. Знали, что ведет на Путивль диких половцев и остатки бродников самозваный хан Гзак, вождь хотя и боевитый, но мелкий, предсказуемый. И снова – хотя… Хотя разбил ведь он как-то князя Игоря Святославича, воина удачливого и опытного. Да и Буй-Тур Всеволод, брат его, не лыком шит, а кмети его из лона роженицы сразу на конский круп пересаживаются.

И когда с юга заметили поднимающийся столб пыли, то на сторожевых башнях воины высыпали из обмазанных глиной корзин тлевшие там угли на заранее приготовленные охапки хвороста. Пламя быстро охватило сухие ветви, и легко занявшийся костер глумливо выбросил навстречу небу скоморошьи огненные языки. Но танец пламени был недолог, свежесрезанные ветки тут же закрыли влажной лиственной преградой путь огню.

Умирая, огонь стал дымом.

Черным дымом.

Вестником появления врага, несущего смерть.

К дымам с сигнальных башен вскоре прибавился дым пожарищ. Запылали брошенные хозяевами и подожженные половцами деревни около Путивля. В одной из них не пожелавшие спасаться бегством смерды встретили незваных гостей залпами стрел, частым гребнем вычесавшими передовой ряд войска Гзака.

– В обход! – прокричал самозваный хан, чудом уклонившийся от русской стрелы. – Не время для мести! Впереди добыча побогаче!

– Путивль! – вырвалось из десятков глоток.

Путивль… Там, за рекой…

* * *

Домовой Храпуня как-то обратил внимание на то, что близкое проживание рядом с людьми привело к тому, что человеческие недостатки и хворобы исподволь перешли и к нему. Сейчас вот он маялся головной болью, неведомой нелюдям.

Храпуня гордился тем, что он – нелюдь. Люди – это так… примитивно. Определение накрепко засело в голове домового, хотя он уже забыл, что означает само слово, тягучее, словно сопля, доставаемая из носа.

Виновником головной боли у домового стал Кий, днями напролет возившийся в своей кузнице. Звон молота, гул мехов, раздувавших пламя в горне, вой воды в чане, куда попадали раскаленные стальные лезвия. И так все время, кроме ночи.

Ночью же, как все знают, домовые не спят.

Храпуня, измученный многодневной бессонницей, решил пока перебраться за город, на болота, в травяной шалаш подруги-кикиморы. Но та сама явилась нежданно-негаданно, когда зашло солнце.

– Не приютишь ли на время, золотой мой?

Голос кикиморы был как никогда просительным.

– Аль случилось чего?

Храпуня, чтобы не потерять самоуважения в глазах избранницы, заговорил весомо и с легким оттенком недовольства.

– Худые люди идут на город, теплый мой! Отсидеться бы мне… А?

– Наслышан.

На самом деле домовой только сейчас понял, отчего так много работал кузнец Кий в последние дни. Но Храпуня считал, что мужчина всеведущ, как бог, и признаваться в неведении не собирался.

– Что ж, – после раздумья, изображенного для порядку, сам-то он уж все решил сразу, сказал Храпуня, – место найдется. В сарае, при мне, значит. И к воде, любимой твоей, рукой подать. Вона где колодезь – птенец доплюнет!

– Заботливый ты мой! – восторженно прошептала кикимора.

И Храпуня растаял от предсказуемой, но все равно такой дорогой похвалы.

Кикимору, тем более болотную, обычное нападение кочевников на земли княжества напугать не могло. Среди способностей, для людей сверхъестественных, лесной и болотной нечисти дано было чувствовать приближение врага или друга. И кикимора поняла, что с юга на Путивль накатывается зло, во много раз превосходящее все, что люди могли испытать от беспокойных соседей, оставшихся от языческого прошлого.

Абдул Аль-Хазред сильно изменился за последние недели. Казалось, он еще больше исхудал и вытянулся, превратившись в подобие иссушенной солнцем падали, расклеванной стервятниками, которая регулярно попадалась на пути войска Гзака.

Однако доспехи сидели на нем не хуже, чем у прочих, а глаза под низко надвинутом на брови бурнусом отливали матовым тоном. Блеск глаз – свидетельство молодости и горячности. Аль-Хазред, как опытный воин, был спокоен.

Он шел убивать. Это так… буднично!

Смерть пришла за смертью. Магия, многократно усиленная волей Безымянного бога, помогла арабу узнать, где оказалась недостающая страница «Некрономикона», необходимая и желанная для грядущего воскресения Господина безумного Аль-Хазреда.