Дорога на Вэлвилл

Сейчас она утратила все свое очарование. Уилл не узнавал свою жену. Глаза выпучены, вся изогнулась, словно готовящийся к схватке борец, яростно кружит вокруг него. Неистовая, отвратительная. Уилл чувствовал, как умирает в нем любовь к ней.

– Нас рассудит закон, – произнес он.

– Закон! – завизжала она, и в ответ послышался стук в дверь и голос из коридора окликнул: «Миссис Лайтбоди, вы здесь? С вами все в порядке?» – Ты смеешь грозить мне законом, ты, ничтожество! Убирайся! Убирайся вон, пока я не позвала санитаров!

– Не уйду! Я уйду только вместе с тобой. Сегодня. Сейчас.

Громкий стук в дверь: «Миссис Лайтбоди!»

Мгновение она пристально смотрела ему в глаза – и дала себе волю. Голос взмыл вверх, лицо свела гримаса.

– Помогите! – заорала она. – Помогите! Помогите! Помогите!

Кто может упрекнуть мужчину, если в подобных обстоятельствах он начнет искать утешения на стороне?

Уилл принял приглашение сестры Грейвс покататься на лодке накануне Дня памяти погибших, принял, не задумываясь. Он покончил с клизмами и ореховым маслом, покончил с шарлатанами и сумасшедшими, покончил с тиранией вилки, ножа и ложки, и – он покончил с Элеонорой. Пусть хоть все врачи Германии массируют каждую морщинку и складочку на ее теле – ему лично наплевать. И, чтобы утвердиться в этой мысли, Уилл отправился в контору Мичиганской Центральной железной дороги и купил билет в Нью-Йорк – один-единственный.

Стоя возле кассы, Уилл прикрыл глаза, вспоминая знакомый дом на Парсонидж-лейн, все комнаты и коридоры, каждую деталь обстановки: высокую удобную спинку дивана в малой гостиной, и кровать с балдахином в хозяйской спальне – задернешь занавески и укроешься от всего мира, – и книжные полки, и уютную лампу для чтения, и как большая веранда встречает утреннее солнце, принимает его как дар – и нигде на этой картине он не находил места для Элеоноры. Уилл видел терьера Дика и экономку миссис Данфи, он видел садовника, и мальчика-разносчика из магазина Оффенбахера, и – кого же еще? Кого он видел на этой картине? Он видел там сестру Грейвс. Айрин. Вот она на кухне, выглядывает из-за роз, вот она в кладовой, в гостиной, в ванной – в ванной! – и в эту минуту в голове его сам собой сложился готовый план. Он получит развод, вот что он сделает, а потом рядом с ним на этом огромном супружеском ложе будет лежать Айрин. Уилл протянет к ней руки, примет ее в свои объятия, и не понадобятся ему ни пояс, ни диета, ни теория, ни режим…

Это видение стояло перед глазами Уилла, преследовало, вдохновляло его. Остаток недели он бродил как во сне. С Элеонорой он встречался только за столом, и она нисколько его не привлекала, ни капельки. И тем лучше – потому что жена даже не глядела в его сторону и, уж конечно, ни словом с ним не перемолвилась. Она выходила из голодания. Скоро ей можно будет приняться за хлеб, пудинг и за грубоватую, но способствующую очищению желудка овощную массу. Уилл наблюдал за тем, как Элеонора принимает пищу, с объективностью ученого. Лично ему было все равно, безразлично, ест она или морит себя голодом. К ее беседам с Беджером, Харт-Джонсом и прочими он прислушивался, словно к звукам чуждого наречия. На третий день после ссоры Элеонора вернулась за тот стол, где сидела раньше, и Беджер последовал за ней.

Но дело было не в Элеоноре, Элеонора больше не интересовала Уилла. Его мысли занимала Айрин, и только она, ее нежный голосок и ласковые руки. Фермерская дочка, сестра, ангел во плоти. Айрин! Подарки она не принимала – это против правил, а вот цветы – совсем другое дело. «Будто маленькие осколочки солнца, – ворковала она над ними, – словно подарок Божий». От цветов Айрин отказаться не могла. Каждое утро Уилл начинал с прогулки на птицеводческую ферму в конце Вашингтон-авеню, отважно бросая вызов сенной лихорадке, мошкаре, вони птичьего помета и палившему солнцу – все ради того, чтобы купить букет для Айрин. Лилии, золотистые смирнии, флоксы. Он просил жену фермера отобрать для него цветы, каждый день новые, и когда Айрин приходила позвать своего пациента на одиннадцатичасовой сеанс вибротерапии, букет уже поджидал ее в вазе на тумбочке. Он пока ничего не говорил о лежавшем в его бумажнике билете и о наметившемся разрыве с Элеонорой, не говорил и о том, что ему необходима сестра, подруга, спутница, возлюбленная, вторая половина души, которая должна последовать за ним в Нью-Йорк и там остаться с ним навсегда. Он расточал улыбки, обхаживал Айрин, уверял, что она прекрасней любого цветка, а она опускала глаза, рассматривая свои ладони, и краснела. Все объяснения Уилл приберегал до воскресенья. Они заскользят по глади озера Гогуок, весенний бриз погонит их прочь от берега, лебеди будут кружиться поблизости, будто соучастники их тайны. И не надо спешить – нет больше никаких назначений, никакого режима, нет врачей и санитаров, нет наблюдающего за ними ока.