Дорога на Вэлвилл

Проходя через холл (доктору понадобилось заглянуть в библиотеку за последним номером «Vegetationsbilder»), он споткнулся, вернее даже не споткнулся, а подцепил ботинком что-то, валявшееся у подножия лестницы. Келлог наклонился, словно палеонтолог, обнаруживший кость в древних раскопках. Доктору не понадобилось рассматривать то, что он нашел, – пальцы немедленно узнали ткань на ощупь.

Курточка. Детская курточка.

Да, а потом Джордж впервые заговорил. Уже восемь месяцев он жил в доме Келлога, восемь месяцев ел его хлеб, ходил в школу, носил подаренную одежду, спал в предоставленной кровати, и за все это время не произнес ни слова. Доктор и сам обследовал мальчика, и приглашал коллег на консилиум, но они ничего не обнаружили: речевой аппарат Джорджа был абсолютно нормален, не хуже чем у Уильяма Дженнингса Брайана. Никто не знал, почему ребенок отказывается говорить. По мнению доктора, все объяснялось очень просто – обыкновенное упрямство.

Однажды вечером, в один из редких моментов отдыха, когда Келлог сидел за фортепиано, он вдруг почувствовал острый толчок в спину. Никто не смел тревожить Джона Харви Келлога в минуты отдыха; его пальцы изумленно замерли над клавишами, и в воздухе повис неоконченный аккорд. Доктор обернулся. Сзади стоял Джордж, сжимая в руках огрызок карандаша. Келлог удивленно уставился на мальчика: Джордж смотрел ему прямо в глаза, хотя обычно избегал встречаться взглядами с приемным отцом. Доктор спросил, нужно ли тому что-нибудь, не ожидая в ответ ничего, кроме всегдашней немой сцены. Но на этот раз Джордж его удивил. Он кашлянул, прочищая горло, губы раздвинулись в кривоватой улыбке.

– Да, папа, – сказал он чистым, сильным, поставленным голосом, – да, мне кое-что нужно: не дашь ли ты мне пять центов?

Джордж. Хильдин сынок. Надо было оставить мальчишку там, где его нашли, пусть бы околел с голоду. Это была ужасная мысль для врача, но именно она пришла доктору в голову. С самой первой минуты Джордж доставлял одни только неприятности; и вот он снова здесь и просит уже не пять центов…

– Сто долларов? – повторил Келлог.

Взгляд Джорджа был ледяным. Дэб, услышав, о какой сумме идет речь, шумно сглотнул.

– Именно, – буркнул Джордж. – Сотня долларов – и я от тебя отстану.

И улыбнулся точь-в-точь такой же кривой, злобной улыбкой, как когда-то много лет назад.

– У меня такое чувство, папочка Келлог, что ты меня стыдишься, и я глубоко страдаю по этому поводу. Ты не хочешь, чтобы я приходил сюда и развлекал твоих пациентов? А то я могу устроить для них грандиозное шоу.

Джон Харви Келлог славился бережливостью и умеренностью – такой уж у него был характер. Он создал Санаторий из ничего и превратил свое детище в великолепное и знаменитое медицинское учреждение при минимальной заработной плате работникам – в самом начале в его штате состояли главным образом добровольцы из Адвентистов Седьмого Дня. Сейчас, уже вырвавшись (не без усилий) из-под контроля этой церкви, доктор стал так же задешево нанимать студентов колледжа, тесно связанного с Санаторием; они служили на кухне, в банях и гимнастических залах – таким образом они зарабатывали себе право поступления в высшее учебное заведение. Ну и конечно, Келлог вовсю пользовался услугами пациентов. Например, летом он прописывал мужчинам крайне здоровое физическое упражнение – рубку дров, и к зиме Санаторий всегда был обеспечен достаточным запасом топлива.

Келлог перестал расхаживать по комнате и повернулся к Джорджу:

– Это шантаж.

Джордж скорчил гримасу. Взъерошил грязной рукой волосы (доктор сделал себе заметку, что нужно будет продезинфицировать кабинет, когда они избавятся от этого негодяя).

– Шантаж? Папочка, я обиделся. Страшно обиделся.

– Двадцать пять долларов, – сказал Келлог, – при условии, что я больше тебя здесь никогда не увижу.

– Сто, – повторил Джордж, – и я подумаю над твоим предложением.

– Подумаешь? – вскипел доктор. Он чувствовал, что вот-вот сорвется, как той ночью много лет назад. – Ты подумаешь? Ха-ха! Да я сейчас вышвырну тебя отсюда!

Джордж весь подобрался. Он окинул взглядом висевшие на стенах портреты – Лютер Бербэнк, Джон Уэсли, Старый Томас Парр (англичанин, якобы проживший сто пятьдесят два года).

– Не грози, папочка. Ты, конечно, можешь меня вышвырнуть, особенно если позовешь своих горилл из-за двери. Но знаешь, я тут подумал: я так люблю Бэттл-Крик. Жутким образом люблю. Скучаю по нему страшно.

– Пятьдесят долларов. Это мое последнее слово.

– Я пришел сюда, папочка, за тем же, за чем и все – чтобы стать лучше. А теперь представь себе меня, ставшего лучше, на улице прямо у дверей твоего заведения. Ничего картинка, а?