Дорога надежды

— А вы… госпожа Серебряного озера! — воскликнул он громовым голосом. — И вы меня не обманете. Ибо знайте, мадам, что он обвинил вас перед смертью:

«Это она! Это она! Я умираю по ее вине». — Он выждал паузу, позволив эху своих слов прокатиться по дому, после чего продолжил глухим голосом:

— Но вас ждет возмездие. Равно как и вас, — выкрикнул он, поворачиваясь к графу де Пейраку, — вас, ставшего добровольным рабом Мессалины, равнодушного к народным нуждам, принимающего самые ответственные решения в угоду ничтожным и изощренным капризам этой бессовестной женщины!

На сей раз в прихожей миссис Кранмер воцарились растерянность и паника.

Англичане вообще перестали что-либо понимать в проклятиях, изрыгаемых этим одержимым, дьявольская сущность которого, многократно изобличаемая их пасторами, раскрывалась теперь на их глазах.

Уловив гневное выражение на лице того, кого он называл Человек-Гром, Тагонтагет-ирокез догадался, что их союзнику нанесено оскорбление, и ринулся вперед, ухватившись за рукоятку томагавка, следя своими цвета черной воды глазами за двумя этими удивительными м так странно одетыми бледнолицыми, ожидая, откуда последует сигнал, который позволил бы ему раскроить несколько черепов.

Воцарилась зловещая тишина, дышащая ненавистью и страхом.

Ее разорвал внезапный звук фанфар, пронесшийся по этажам и напоминавший одновременно шотландскую волынку и визг резаного поросенка.

Пришлось противникам поневоле прервать перепалку и выяснить его происхождение; подобно послушным парусам корабля под порывом встречного ветра, все присутствовавшие повернули головы в одну сторону и признали в этом мощном оркестре голоса двух разгневанных близнецов.

После минутной растерянности вся женская половина собравшихся встрепенулась и, призываемая долгом, стрелой влетела наверх.

В большой опустевшей комнате Онорина, стоя на табурете, который она подвинула к люльке, с неописуемым выражением лица наблюдала за яростным бунтом Ремона-Роже и Глориандры.

Какой глубинный инстинкт подсказал им, что о них забыли?

Размахивая сжатыми кулачками, они предавались оглушительной ярости, и нельзя было определить, кто — мальчик или девочка — кричит громче? Рут и Номи, подхватив на руки близняшек, вглядывались в их побагровевшие личики и бегали по комнате, раскачивая их во все стороны, чтобы успокоить, но не могли обнаружить главного горлопана, поскольку чепчики сползли им на нос.

Во всяком случае, этот инцидент послужил доказательством того, что Ремон-Роже нагнал в росте и силе свою сестренку.

Северина бросилась к Онорине и учинила ей допрос по всем правилам. Однако юная особа ответила ей глухим молчанием, с явным удовлетворением наблюдая за проявлениями бунта близнецов.

Убедившись, что она ничего не достигнет, настаивая на продолжении следствия, Северина увела с собой счастливую Онорину.

Глава 10

Рут заставила Анжелику лечь в постель, и та с наслаждением вытянулась, ощутив прикосновение свежих простынь.

Вторжение иезуита и ирокеза — этих призраков казавшегося ей таким страшным леса — в упорядоченную салемскую жизнь, где гостеприимство дома восполняло суровость врачебных предписаний, омрачило ей радость выздоровления, в котором цветы, фрукты, изысканные блюда, сердечные посещения друзей и подарки играли не последнюю роль.

Впрочем, все это не было такой уж неожиданностью! И стоило ли так волноваться? Ведь сообщение отца де Марвиля уже содержалось в предсказаниях Рут Саммер.

Видя их такими печальными и подавленными, Анжелика спросила:

— А почему вы не воспользовались своими способностями и не прервали речи этого одержимого, не дожидаясь, пока он доведет всех до белого каления?

Застигнутые врасплох хрупкие чародейки признались, что во время этого странного зрелища являли собой всего-навсего обыкновенных женщин, охваченных любопытством. Кроме того, несмотря на разрыв со своими общинами — квакерской и пуританской, — они остались дочерьми Реформации, которая вот уже на протяжении века окружала папскую тиару и его приспешников ореолом адского пламени.

Этот иезуит ужаснул их, тем более что они никогда прежде не сталкивались с такими людьми.

— Что он сказал?

— Выдающегося человека больше нет, — ответила она.

И закрыла глаза.

Уставшие близнецы заснули, согласившись наконец взять грудь кормилиц, от которой поначалу упорно отказывались в своем неистовстве.

Гудели пчелы.

Рут задернула ситцевую занавеску у окна, чтобы смягчить слепящий солнечный свет, отражающийся в бухте. И мягкая тишина, подобно податливой и равнодушной воде, поглотила эхо анафемы.