Дорога неровная

Колька поковырял пальцем стол и произнес, не отрывая взгляда от пальца:

— Мама, прости меня, это я съел варенье.

— Николаша? — укоризненно покачала головой Татьяна. — Как ты мог без разрешения? — В общем-то, она даже не удивилась признанию: Колька — ухарь и проказник, от него можно ждать любой шалости.

— Но ведь варенье все равно на мой пирог, — привел резонное оправдание своему поступку Колька. — А ждать долго.

— Ну, хорошо. Бери остаток. И больше так не делай. За то, что признался — молодец, но пирога на твои именины не будет.

Колька шевельнул плечами, мол, что поделаешь, сам, дескать, виноват, и тут же исчез с банкой в руке. За ним выскользнул во двор и Костя, что был старше Кольки на два года.

Следом вышли отец и старший сын Миша на крыльцо покурить. Константину не нравилось, что Миша курит, но терпел это, потому что сын сам работал на фабрике и тоже был «добытчиком» для семьи. Они сидели на крылечке и молчали, попыхивая дымом из трубок. Кусты смородины за домом зашуршали, словно ветер прошелся по верхушкам. Послышался ребячий шепоток. Отец сделал знак молчать и прислушался.

— Ну, дай немного, — канючил в кустах Костя.

— Не дам! — отрубил Колька.

— Ты неправильно ешь варенье, мое оно, это я съел его! — громче захныкал Костя.

— Надо было признаваться! — голос Кольки был суров.

— Ага, — ныл Костя, — а кабы отец прознал, да всыпал бы.

— Да ведь мама сказала, что отдаст варенье, коли признаешься. Отец мне же не всыпал.

Отец от удивления даже привстал. Вот так новость! «Ну-ка зови мать», — шепнул он Мише. Тот осторожно ушел и вернулся с Татьяной.

— Послушай, мать, послушай, — прошептал Константин.

А в кустах возня стала громче. Мальчишки пыхтели, сопели, ругались, слышно было, как отвешивали друг другу оплеухи: ни один не побеждал — Костя старше, да Колька сильнее и ловчее.

Но вот Костя заревел в голос, и мать не выдержала, позвала:

— Костя, Николаша!

Кусты затрещали, мальчишки выбрались из своего убежища раскрасневшиеся, перемазанные землей и вареньем. У Кости нос вздулся, Колька потирал скулу.

— Ну, так кто, дети, съел варенье? — строго спросила Татьяна.

Колька глянул в свирепое отцово лицо и понял, что врать бессмысленно, еле слышно вымолвил, кивнув на брата:

— Он.

— А почему соврал, что ты? — вмешался отец.

Колька промямлил:

— Варенья сильно хотелось, да ведь Коська все равно не признался, чего же варенью пропадать, — он дернул плечами, словно говорил: «Неужели непонятно, почему?»

— Марш в дом! — приказал сыновьям Константин.

Мальчишки, поеживаясь, поплелись в дом впереди отца: предстояла порка. Татьяна не вступилась за сыновей. Она осталась на крыльце, чтобы не видеть предстоящую экзекуцию: жаль, конечно, проказников, однако, наказание они и впрямь заслужили, а в вопросах воспитания у Татьяны с Константином не было разногласий.

Колька проснулся в дурном настроении. Скатившись с кровати, вышмыгнул из комнаты. Коська еще спал, уткнувшись носом в подушку.

«Ну, погоди, вздую я тебя!» — мысленно пообещал Колька брату.

На кухне Клавдинька колдовала, напевая негромко, возле печи — готовила обед, потому что мать в это раннее время была уже у Бергота. Увидев брата, спросила участливо:

— Больно?

Клавдинька любила шалопутного младшего братца. И он ее любил, хоть и озорной, а отважный, и за нее готов на любое испытание пойти. Однажды во время обеда увидела Клавдинька на стене ползущего таракана — этих насекомых девушка боялась до обмороков, который тут же с ней и приключился. Колька поймал виновника переполоха, и едва сестра очнулась, закричал:

— Клавдинька, не бойся, они не страшные! — Колька храбро сунул насекомое в рот и тут же проглотил.

Клавдинька вновь ткнулась без чувств носом в стол. Миша расхохотался, а онемевший в первый момент Константин, придя в себя, звонко треснул Кольку ложкой по лбу, а потом еще и плеткой отхлестал. Ночью, когда все заснули, Клавдинька пробралась в комнату братьев и сунула всхлипывающему Кольке, который лежал на животе — отец драл всегда отменно — кулек с конфетами. С тех пор так и повелось: после порки Колька обязательно получал что-либо в утешение от сестры. Вот и сейчас она подала брату румяный пирожок:

— На-ко, возьми.

Колька погладил себя по мягкому, много раз битому месту, вздохнул, взял пирожок и вынесся на улицу.

На улице радостно светило майское солнце. Мальчишки, скинув теплые куртки, гоняли тряпичный мяч на пустыре за слободкой, и Колька присоединился к ним.

Весь день он бегал, забыв обо всем и только присев нечаянно, вскакивал, как ошпаренный: сидеть больно. Выволочка всегда зависела от величины проступка, на сей раз, на взгляд отца, вина сыновей была значительной, потому выпорол обоих от души.

Вечером вся семья, как всегда, села ужинать. Многоопытный Колька присел бочком на край скамьи. Коська стоял на полусогнутых ногах, боясь даже присесть.

— Ну, чего стоишь? — рыкнул отец, шлепнув Коську ладонью по макушке.

Коська с маху сел и тут же, взвыв дурным голосом, вскочил на ноги, но под суровым взглядом отца осторожно опустился обратно.