Дорога неровная

… Александра бродила по каким-то дорогам, пока не оказалась в Москве. Она очень хотела попасть в какую-то библиотеку, и упорно шла к этому зданию под дождем, по глине, и платье её, ноги стали грязными, заляпанными, но Александра отмыла их водой возле колонки, и вода та почему-то была не ледяная, а теплая-теплая… А вдали светились купола церквей, и таким теплом оттуда веяло, что стало необыкновенно радостно на душе… А дождя уже не было, светило солнце и голубело небо.

Александра увидела, что под одним из куполов — звонница, потому подошла ближе и по винтовой лестнице поднялась на звонницу, подошла к колоколу, тихонько потянула за канат била. Било слегка коснулось колокола, и тихий басовитый звон раздался над городом. Но она понимала, что не должна бить в колокол — мирянам разрешается звонить в колокола только в Пасху. Однажды Александра попробовала позвонить — получилось неуклюже, но в сердце поселилась радость, не покидавшая его весь день: словно свежей воды напилась в жаркую пору.

Александра спустилась вниз и увидела рядом с Храмом Геннадия. Это было так неожиданно, что Александра споткнулась на нижней ступеньке, и упала бы, если бы не ухватилась за поручень.

— Гена, ты откуда? Ты же…

— Мёртв? И да, и нет, — он улыбнулся, показав металлическую фиксу.

— А, тебя вылечили? — догадливо улыбнулась и она. — А почему я про это не знаю?

— В каком-то смысле — вылечили, — он опять улыбнулся.

— А тётушки-сплётушки мне ничего не сообщили! Тогда, — она застыла, опалённая фантастической догадкой, — и мама, отец, все наши? Где они?

— Ну, скажем, в командировке. Ну ладно про нас, ты расскажи, как твои дела? Ты грустная какая-то.

— Представь себе, полюбила одного человека, а у меня с ним ничего не получается. Не любит он меня. Мне кажется, он тоже мучается, что у нас ничего не получается. Я устала. Я живу словно в двух мирах одновременно: реальном мире и своем собственном. В реальном мире много грязи, много сволочных людей, способных на предательство. В моем мире — люди честные и порядочные, открытые душой, правдивые, там все, как и должно быть: белое, так белое, чёрное, так чёрное. И хоть есть там полутона, всё-таки они не причиняют зла людям — они как облачки, которые набегают вдруг на голубое небо. Я устала от одиночества. Конечно, я не монахиня. Но моим поклонникам нужна прежде всего я, а дети не нужны. А я так не могу, считаю, что если нужна мужчине я, то нужны будут и дети. А раз они не нужны, выходит, и чувства не глубокие ко мне. И где тот, который не предаст меня, кому я могу просто положить молча голову на плечо, зная, что это плечо — надежное. Ну, нельзя же меня все время наказывать, Господи! — глянула она на небо.

Геннадий рассмеялся:

— О чём ты печалишься? Тебе Бог счастье дал великое — любить. Посмотри, сколько вокруг людей без любви живет, сколько мрачных лиц — они думают о себе и своих проблемах. А ты не просто любишь, ты хочешь человеку помочь стать другим.

— Я сказала ему, что люблю, а он ответил, что не хочет мне жизнь ломать, раз у него тяга к выпивке. И я несчастна.

— Хороший, выходит, мужик, если честно сказал о причине, почему не может быть с тобой. Но вот когда он не знал о твоем отношении у нему, ты была несчастна?

— Что ты! Я была очень счастлива! Летала, как на крыльях.

— Ну, так и летай дальше!

— Да он же не любит меня!

— Он сам тебе о том сказал? Он сказал тебе — не приходи больше? Он к тебе плохо относится?

— Нет.

— Он рад тебя видеть?

— Да, по-моему.

— Он с тобой откровенничает?

— Да. Рассказал, как служил, на турецкой границе, что в плен к туркам попадал, сказал, что только мне об этом говорит, даже мать ничего не знает.

— Так чего тебе ещё надо? Чего ты выдумываешь себе проблемы? Даже если это и проблема, то она самая прекрасная на свете: ты любишь! Ты лучше Бога поблагодари, что он наделил тебя таким счастьем. Говоришь, он пьет, как дед? — Александра кивнула. — Но старается при тебе не пить, так это же прогресс. Но, знаешь, что я тебе скажу: забудь о нём, это не твоё. Заметь, не должен предупреждать, а говорю: он — не твоё счастье!

— Не могу, знаешь, как Пугачева поет: «Надо же, надо же, надо же так влюбиться! Надо бы, надо бы, надо бы остановиться! Но не могу, не могу, не могу! Не могу и не хочу». Вот так и у меня. За то время, что я возле него, я стала постоянной посетительницей церкви. Сколько свечей я уже поставила за его здоровье, за то, чтобы Бог вразумил его бросить пагубную привычку! Конечно, я молила Бога и за здоровье детей, и за свое здоровье, и за нашу удачу, но всегда и везде я говорила мысленно перед иконой Божьей матери: «Ты тоже мать, так пойми, как тяжело знать его матери, что сын единственный погибает, помоги ему, помоги пробиться к его душе…» Да и слёз немало я пролила — злых и сладких, думая о нём.

— Ишь, ты, — уважительно произнес Гена, — молодец. Я, конечно, не знаю всех Божьих замыслов, но думаю, что ты его встретила потому, чтобы ты к Богу обратилась.