Дорога неровная

Катаев, конечно, помнил, как трудно рожала жена их первенца ещё в дореволюционное время. Так маялась, что не было никакого выхода, как отвезти её в больницу. Да везти не на чем: безлошадный Катаев батрачил на зажиточных односельчан. Прибежал он тогда к батюшке, упал на колени и Христом-Богом умолял помочь: дать двуколку, чтобы Настасью в Тюмень отвезти. Отец Алексей запряг повозку да ещё и денег дал, чтобы женщину без всяких препон положили в больницу.

«Так что, — пришел к выводу Катаев, — и попы — разные, и мы — тоже. И жить нам надо меж собой мирно».

— Слышь, Настасья, — обратился он к жене, — ты скажи батюшке, пусть он самые ценные иконы старухам раздаст, глядишь, уцелеют, а то, если прикажут иконы собирать, я ведь это сделаю.

Хоть и закрыта церковь в Богандинке, однако, батюшка все равно совершал привычные обряды крещения, хоть и грозился Катаев «упечь отца Алексея куда Макар телят не гонял». Но только грозился, потому что богандинский священник не призывал к сопротивлению новой власти, а даже вызвался преподавать в местной школе словесность. Венчать же Алексей богандинцев опасался, не хотел испытывать долготерпение Катаева, потому бракосочетание проходило сейчас в сельсовете. Да и как венчать без колокольного звона, без торжественного песнопения? А это как раз и запрещалось. Да и звонарь Ерёма куда-то исчез. А как звонил благостно! От воспоминаний о мелодичном звоне церковных колоколов у отца Алексея в глазах щипало.

Но и крещенье — прибыльное дело, потому что, записав бесплатно ребенка в толстую тетрадь в сельсовете, как обязывала новая власть, получив соответствующую бумагу, родители шли потом к Алексею с просьбой о крещении младенца, подкрепляя свою просьбу продуктами или деньгами, если они, конечно, были. Потому, когда к нему явился сын в сопровождении незнакомой большеглазой девочки с внимательным взглядом, у которой в руках был узелок, где угадывались яйца, Алексей добродушно пробасил:

— Несите, несите младенца.

И младенца принесли. Его, завернутого в шаль, держала в руках дочь пастушки Марты. Отец Алексей весело хмыкнул: неугомонная в любви пастушка, видимо, вновь произвела на свет дитя. Правда, слегка удивился, почему не заметил её беременности, ведь если предполагается рождение дитя, это трудно скрыть. И совсем удивительно, почему крестить младенца принесла не сама мать. Из-за Ирмы выглядывали братья, давешняя девчушка-просительница и его сын Вениамин да ещё какие-то мальчишки. Но на это батюшка внимания не обратил и прогудел:

— Однако, отроковица, а где родители отрока новорожденного?

Ирма смутилась, но тут же сообразила, что ответить:

— Болеют оне, батюшка.

— Ещё крестные отец и мать надобны, скажи об этом родительнице, отроковица, и завтра можно будет свершить священный обряд крещения.

— Батюшка, а мы ему будем крестными, — Ирма отвернула край шали, и на отца Алексея глянули бессмысленные, едва прорезавшиеся глазенки щенка, лежавшего до сих пор спокойно в руках девочки. Глотнув свежего воздуха, щенок то ли от радости, то ли от возмущения, что его раскрыли, тихо тявкнул.

Лицо батюшки Алексея исказилось, он остолбенел и, казалось, навек онемел. Но лицо медленно наливалось кровью, взгляд становился все осмысленней и злее, и, наконец, батюшка рявкнул во всю мощь своих могучих легких:

— Вон! Во-о-н!!! Канальи, нехристи!!!

Ребятишки сыпанули к выходу, протопали по узелку, который выронила младшая девочка, и на полу разлилось густоватое жёлтое пятно. Последним бежал Венька, загораживая девочку от рук рассвирепевшего отца. Алексей лапнул ладонью за кожушок сына, молча приподнял за воротник от пола, а другой перехватил его за талию, рысью понёсся во двор к флигелю, где жил с семьей. Ребятишки, заметив, что погони нет, притормозили за оградой и теперь испуганно выглядывали оттуда. Отец Алексей, взлетев на крыльцо, поддал рукой по заду брыкавшегося сына и скрылся во флигеле. Вскоре из дома раздался басовитый рев поповского сына: отец вкладывал в Веньку через мягкое место ум-разум и благочестие.

Егор спал тревожно. Метался во сне. Пришел он домой немного выпивши. А где и с кем выпил, не доложился Валентине. Молча разделся и лег на топчане, где спал после того, как увез Павлушку в Богандинку. Валентина с младшими детьми располагалась на кровати.

Егор стонал, что-то бормотал. Валентина прислушалась к его шепоту, и вдруг все оборвалось у нее внутри, словно полетела куда-то вниз.

— Анна Петровна, — четко произнес Егор, — Аня…

А дальше, как ни пыталась Валентина разобрать, что бормочет во сне муж, так и не смогла понять, хоть и топталась рядом. Тут она вспомнила, как Мироновна говорила, что, если взять спящего человека за мизинец, да задать ему вопрос, тот и выскажет, что на уме держит и во сне видит в тот момент. Валентина, старательно наморщив лоб, стала вспоминать наставления Мироновны: