Дорога обратно

И когда он сел с противоположной стороны стола, не спуская с Лукьянова встревоженных, пытливых глаз, Лукьянов снова сказал:

— Ну, здравствуй, тезка!

И внезапно увидел, как эти широко раскрытые, настороженные глаза вдруг потеплели и стали быстро-быстро наполняться слезами. И все лицо вдруг осветилось, потеряло свою суровую напряженность, стало мальчишески открытым, незащищенным.

— Дядя Дима!

И столько беспомощно-детского было в этом беззвучном, сдавленном возгласе, что Лукьянов почувствовал, как перехватило горло.

Он протянул через стол руки, положил их мальчишке на плечи, а тот вдруг наклонился, уткнулся головой в его плечо и заплакал по-детски беспомощно, вздрагивая всем своим худеньким телом.

— Ну, ну., — сказал Лукьянов.

— Простите, — Дима ожесточенно рукавом утирал лицо. — При маме я не плачу. А тут… И не узнал я вас…

— Откуда же ты мог меня узнать?

— Мама мне столько рассказывала о вас! Она говорила, что вы приедете, а я не верил!

Он уже оправился и улыбался сквозь слезы. В глазах его, полных радостного облегчения, было столько надежды, что Лукьянов только сейчас по-настоящему понял, какую ответственность взял на себя.

— Ты ждал меня?

— Ждал. И боялся.

— Почему?

— Не знаю… Меня все теперь осуждают Он опустил голову. — А больше всего — я сам… Вы плите, что случилось? Это так страшно! Был живой человек — и вдруг…

— Знаю, я знакомился с делом.

— Там все написано?

Все, что ты говорил. И все, что показала экспертиза.

— А что она показала? — Он спросил это быстро, и Лукьянов уловил тревогу в его голосе.

Ну… Примерно то же самое, что ты говорил.

Дима кивнул головой, опустил глаза, и Лукьянову почудилось, что он облегченно вздохнул украдкой.

Я сам во всем виноват. Сам. — Убежденно проговорил он. — Я не имел права садиться за руль, из-за этого все и произошло… Значит, я сам и должен отвечать… — Он говорил, словно убеждая в чем-то себя и в то же время Лукьянова. Потом поднял на него вопрошающие, опять полные муки глаза:

— Скажите, дядя Дима, что мне за это будет?

Видишь ли, тут много есть факторов, которые суд будет учитывать: твое поведение в момент происшествия, твое поведение до случившегося, обстоятельства самого происшествия… Решения могут быть разные.

— Я понимаю. Ну, а в самом худшем случае?

В самом худшем? Лет пять колонии для несовершеннолетних.

Он печально кивнул.

— Мне будет тогда уже двадцать один… Двадцать один год… — Он что-то высчитывал в уме. — Потом два года — армия. Двадцать три… — А у меня всего семь классов… — Он сказал это с глубокой тоской. — А главное — мама… Как она будет без меня… — голос его сорвался.

Но ведь она не одна. Есть отец, — сказал Лукьянов.

— Да! — он словно только теперь вспомнил. — Да, да… Когда у него защита, вы не знаете?

— Кажется, двадцать пятого.

— Двадцать пятого? Это хорошо.

— Что — хорошо?

— Хорошо, что раньше, — до суда.

— Почему?

— Трудно ему было бы после. — Он задумался. — Пять лет…

— Мы с тобой взяли худший вариант, — напомнил Лукьянов.

— Да… Но даже, если два ил и три, в институт я все равно не смогу поступить.

— Почему?

— У этого человека, Полозова, есть семья, дети, вы знаете?

— Знаю.

— Теперь я не имею права учиться. Я буду работать и все деньги отдавать им, — он говорил это очень серьезно и убежденно, как что-то давно решенное, и Лукьянов понял, что именно об этом он все время думал, сидя здесь, в одиночестве. — Потом, когда они вырастут, я, может быть, смогу учиться… Если не будет поздно… — голос его опять упал. — Вот вы, сколько вам было лет, когда вы поступили в институт?

— Двадцать четыре.

— И мне будет примерно столько же. Или даже больше…

Он опять задумался.

— Кем ты хочешь стать? — спросил Лукьянов.

— Я хотел стать географом. Это была моя самая большая мечта. Ездить по разным странам, изучать людей, моря, горы… — он тяжело вздохнул. — Теперь не будет этого. Ничего теперь не будет, я знаю…

— Ты станешь географом, Дима, — убежденно сказал Лукьянов. — Или геологом. Кем захочешь — это я тебе обещаю.

— Вы так думаете? — он с робкой надеждой смотрел на Лукьянова.

Теперь, после разговора с тобой, я в этом уверен. Я хочу тебе помочь. Но и ты должен хоть немного помочь мне.

— А что я должен сделать?

— Ты должен все, во всех подробностях, без всякой утайки мне рассказать. Все, как было.

— Я… все рассказал.

— Нет не все. Там есть неувязки. Сначала ты сказал, что сбил его по дороге в город. А потом, когда экспертиза показала, что Полозов был сбит машиной, ехавшей из города, ты сказал, что не помнишь, что был, как в тумане. Как это было, Дима?

Он молчал. Опустил голову и молчал.

Хорошо, — сказал Лукьянов. — Я не буду тебя сейчас больше тревожить. Подумай. Вспомни все, как было. А я приду завтра. Договорились? Ну, до завтра.

Он положил ладонь на руку мальчика, лежавшую на столе, сжал ее. Потом встал, пошел к двери.

Дядя Дима!

Он обернулся. Парень стоял у стола, подавшись всем телом вперед, смотрел на Лукьянова умоляющими глазами.

— Я… хочу вам что-то сказать… Только вы должны дать мне слово, что об этом никто не узнает, ни один человек.

— Хорошо, я даю тебе слово.

Я… не оставлял его на дороге, поверьте мне.