Дорога обратно

И только в последний момент, когда им надо было уходить, она вдруг кинулась к Димке, обхватила его голову руками — и все кричала сквозь слезы: «Нет, нет, нет…»

Пришлось людям отрывать их друг от друга, и Димка прыгал с подножки, когда поезд тронулся…

5

… Уже стемнело, когда Лукьянов подъехал к гостинице. «Хорошо, что темно, думал он по дороге, — что ничего нельзя разглядеть и узнать. Слишком много для первого раза».

В такси он сидел, глядя куда-то в пол, стараясь не смотреть по сторонам, не узнавать, не вспоминать. Цветные огни светофоров, голубые искры троллейбусов — все было такое же, как в других городах, создавало иллюзию, что он все еще там, далеко, за тридевять земель отсюда. Таксист — вертлявый парень в кокетливой форменной фуражке — несколько раз порывался что-то сказать или спросить, но так и не сказал ничего, — видно, состояние пассажира передалось ему. Лукьянов оценил подвиг и в благодарность щедро переплатил. Потом он взял из багажника свой чемодан и вошел в холл гостиницы.

Номер был заказан еще вчера, из Москвы, поэтому ждать не пришлось, его тут же провели на третий этаж, в довольно просторную комнату с широкой двуспальной диван-кроватью, широким, почти во Всю стену, окном, и большим полированным письменным столом со множеством ЯЩИКОВ.

Окно было задернуто тяжелой коричневой портьерой, звуки улицы едва долетали сюда, в номере было тихо, спокойно. Он напоминал десятки других номеров, в других городах, где Лукьянову приходилось останавливаться, я это тоже как-то успокаивало. Впервые Лукьянов с благодарностью подумал о великой силе стандарта.

Он отодвинул вбок дверь стенного шкафа, повесил на плечики свой плащ, обернулся, чтобы взять чемодан, и тут заметил на тумбочке возле кровати телефон.

И разом облетело все его искусственное спокойствие. Он смотрел на белый диск с черными цифрами внутри и чувствовал, как опять поднимается в груди волна щемящей тревоги….

Сейчас он снимет трубку, наберет номер, указанный в телеграмме, и услышит неповторимый голос своей юности, своего короткого незабываемого детства…

Он заставил себя подойти к окну, сдвинуть штору и увидеть город, сбегающий к морю мириадами теплых огней.

Он заставил себя повторить несколько раз. «Семнадцать лет», «семнадцать лет», «семнадцать лет»… И представить себе, что происходит с девушками спустя семнадцать лет.

Потом он заставил себя подойти к зеркалу, увидеть усталое сухощавое лицо, с впалыми щеками, с седеющими висками… И улыбнуться этому лицу неестественной, вымученной улыбкой. — , Вот теперь можно, — сказал он себе. — Теперь иди и звони.

Он достал из внутреннего кармана пиджака телеграмму, сел на кровать, снял трубку…

6

… - Я слушаю, — отозвался на другом конце провода далекий, до боли знакомый голос.

Я слушаю, — повторила она так же тихо, но встревоженно, а Лукьянов все сидел оглушенный, как будто стены валились вокруг.

— Здравствуй, — проговорил он наконец. — Здравствуй, Неля!

Теперь она молчала. Молчала так долго, что Лукьянов спросил:

— Ты слышишь меня?

— Слы-шу… — с трудом выговорила она, и он понял, что ее душат слезы. Она заплакала тихо, сдавленно, стараясь, чтобы он не услышал.

Что случилось, Неля? Ну, говори, что случилось?

— Я… Я не могу сейчас говорить… Я… — и вдруг она закричала шепотом: — Димочка!

В этом беззвучном крике было все: и отчаяние, и надежда, и воспоминания — все, все…

Наконец она успокоилась немного, спросила:

— Откуда ты говоришь?

Из гостиницы. Я только что приехал. Получил твою телеграмму и приехал.

— Спасибо. Ты прости меня, но я совсем потеряла голову…

— Так что же все-таки произошло? С Андреем что-нибудь?

Нет, с Димой, с сыном… — она опять заплакала и долго не могла успокоиться, но он терпеливо ждал, соображая, сколько лет ее сыну, должно быть, лет шестнадцать, ведь он родился через год после того, как Лукьянов уехал.

— Так что же все-таки, в двух словах?

— Его… Он… в тюрьме…

Последнее слово она произнесла через силу, и столько ужаса было в ее голосе, когда она сказала «в тюрьме», что Лукьянов понял: для нее само это сочетание — сын и тюрьма — было невыразимо страшным, не укладывалось ни в мозгу, ни в сердце.

— Так… — сказал Лукьянов. — Как тебя найти? Где ты находишься?

— На даче. Мы ведь в Москве живем, а здесь у нас дача. На шестнадцатой станции. Ты не забыл, как ехать?

— Я ничего не забыл, Неля. Ничего…

Она замолчала. Он слышал в трубке ее затаенное дыха мне. Может быть, в эту минуту она пожалела, что вызвала его? Не надо было этого говорить.

— Прости, — сказал он. — Где находится дача?

— От трамвайной остановки сразу влево, по Красноармейской, до Прибрежной, потом направо. Улица Прибрежная, восемь.

— Хорошо, сейчас еду. Андрей здесь?

— Нет, он в Москве. Отпуск кончился, ему пришлось уехать.

— Понятно. Телефон на даче?

— Да. Когда приедешь, позвони, я встречу тебя.

Не надо. Я сам найду. Жди…

Он хотел уже повесить трубку, но она вдруг тихо сказала:

— Дима…

— Да?

Ты не сердишься, что я вызвала тебя?

Глупости. Давно мне надо было приехать, повидать тебя, Андрея. Да вот никак не получалось… Ты правильно сделала…