Дорога обратно

Наконец Андрей приехал. Вид у него был ужасный, измученный, я его никогда таким не видела. Он сел, вот здесь, у стола, сжал голову руками и твердил: «Все пропало! Все пропало!» Я кинулась к нему: «Дима! Что с Димой?!»— «Жив твой Дима, не плачь!» — сказал он зло. А потом он… Ну, это неважно… В общем он сказал, что Дима сбил человека, сам привез его в больницу, а когда оказалось, что уже поздно и тот умер, он сам поехал в милицию, заявил обо всем, и… — она задохнулась, — потребовал, чтобы его посадили в тюрьму…

Она уже не курила, ходила по комнате, сжав виски вздрагивающими пальцами. Потом села и, стараясь унять дрожь, опять закурила.

Ты, наверно, не понимаешь, почему я вызвала тебя, но я была в таком отчаянии, я почувствовала себя такой одинокой… Андрей очень изменился за эти дни, его узнать было трудно, он почти не разговаривал со мной, потом он уехал, и я совсем потеряла голову, мне не к кому было обратиться, здесь ведь почти никого не осталось из друзей… Да у меня и не было настоящих друзей, кроме тебя… И я… Хотя, понимаю, я не должна была этого делать. Прости меня…

— Ты правильно поступила, — сказал Лукьянов. — Когда это случилось?

— Три недели назад.

— И все это время Диму держат там?

— Да. Я хотела взять его на поруки, но следователь сказал, что он сам отказался, говорит, что если его выпустят, он за себя не отвечает… И вот это пугает меня больше всего. Я не понимаю, что произошло с сыном, я не узнаю его!

Она смотрела на Лукьянова, и в глазах ее было такое отчаяние, такая беспомощность, что у него сжалось сердце.

И в то же время горечь какая-то поднималась в душе. Что-то мучило, какое-то горькое, неосознанное пока чувство.

Он подошел, сел рядом, закурил.

Он смотрел на ее руки, нервно комкающие платок, и вдруг подумал: «Сын! Его судьба! Вот о чем она думает все время, вот что поглощает сейчас все ее помыслы. Поэтому и телеграмма. А все эти слова, извинения — ерунда. Она и думать не в состоянии, каково это все для него, для Лукьянова, какую боль она возрождает из прошлого, полагает, что просто причинила беспокойство. Или уверена, что все давно забыто и быльем поросло? Ну, что ж, пусть так и думает, так даже лучше. Значит, так и надо вести себя, пусть так и остается».

Он потянулся к столу, постучал сигаретой о край пепельницы. «Его пепельница — Андрея!». Откинулся на спинку дивана.

Она терпеливо ждала, стараясь не смотреть на него, только пальцы мяли, терзали бледно-розовый платочек, от него исходил едва слышный аромат духов.

— Сколько лет сыну, Неля?

— Шестнадцать.

— Исполнилось уже?

— Будет в ноябре. А что?

—. Нет, ничего… В том, что ты рассказала, действительно много странного, но подростки его возраста часто ведут себя странно, у них своя логика. Однако тут есть странности и другого рода. Почему уехал Андрей, ведь сын попал в беду?

Он сказал это, видимо, слишком жестко. Она сжалась, как от холода. Обхватила плечи руками.

— У него защита докторской.

— Когда? Назначена в конце сентября. Переносить… Сам понимаешь… Десять лет жизни ушло на это.

— Да… Теперь мне понятно, что значит «все пропало!» Все пропало? — она испуганно подняла голову.

— Нет. Я говорю о тех словах Андрея, что ты вспомнила. Когда он сидел здесь и повторял Все пропало!» Это, наверно, относилось к защите?

— Наверно.

— Представляю, в каком настроении он поехал.

— Это ужасно… — она сидела, обхватив себя руками, чуть раскачиваясь. — Сначала он не хотел ехать, решил отложить защиту, даже хотел взять на себя всю вину, добивался очной ставки с Димой. А потом… Вдруг позвонил мне, сказал, что все выяснил — тот человек сам виноват, это подтвердила экспертиза. И сказал, что едет в Москву, там все уладит. Что так будет лучше для Димы.

А ты? Как ты отнеслась к этому?

Что я? Привыкла, что он всегда прав, что я за ним, как за каменной стеной. И вдруг впервые почувствовала, что он растерялся, и я сама должна всю тяжесть взять на себя. И не смогла, конечно. Оказалась бессильной. Это, знаешь, как человек, который не привык поднимать тяжестей, и вдруг ему надо взвалить на плечи тяжеленный мешок, тащить его куда-то наверх, по крутой лестнице. И вот он зашатался, сейчас упадет… Как ты тогда…

Они оба одновременно обернулись друг к другу. В ее глазах была мольба о помощи и еще что-то такое знакомое…

Она уткнулась лицом в его плечо и опять разрыдалась.

Нет, ни о чем она не жалела, не щадила ни его ни себя. Он же не хотел вспоминать, не хотел вспоминать…

Он погладил ее по голове. Впервые за все время. И почувствовал, как она еще крепче прижалась к нему.

— Неля, почему вы ушли тогда?

Это вырвалось помимо воли. Меньше всего он собирался говорить сейчас об этом.

Не спрашивай. — Она покачала головой. — Ни о чем не спрашивай сейчас!

— Хорошо. Не будем об этом говорить.

Она закивала, не отрывая лица от его пиджака. Наконец она утихла. Он взял платок из ее пальцев, осторожными движениями утер ее лицо.

— Ну, вот, — всхлипнув, вздохнула она. — И легче стало… — Она улыбнулась. — Выплакалась у тебя на груди — и как-то легче стало. Давно надо было это сделать.