Дорога обратно

Судьей оказалась женщина лет сорока. У нее было выразительное лицо с крупными, несколько резковатыми чертами. Туго зачесанные на затылок темные волосы, высокий гладкий лоб. Она внимательно смотрела на Лукьянова, не прерывая ни разу, пока он говорил.

— Формальных возражений против вашего участия в процессе у нас нет, — сказала она. — Вы юрист с большим а — шов стажем, имя ваше нам знакомо, — она чуть улыбнулась. — Только мне непонятно, зачем вам надо было ехать в такую даль ради этого дела, да еще на роль адвоката — вы считаете, оно этого заслуживает?

— Родители мальчика просили меня, я не мог отказать.

— Родители! — Она вздохнула. — Уж чего только они не сделают, когда сын попал в беду, с себя последнее снимут, все пороги обобьют, пойдут на любые унижения — только бы выручить своего отпрыска, спасти его от наказания… А между тем, побеспокойся они немного раньше, чуть больше прояви строгости, меньше потаканий всяким прихотям, может, и не случилось бы беды, не погиб человек, не сидел бы их любимый сын на скамье подсудимых…

В се словах явно чувствовался укор ему, Лукьянову. Оно было понятно. В своих статьях он всегда выступал именно с этих позиций — и вдруг, на тебе, вылез в качестве защитника.

Он даже смутился. А она продолжала с мягким укором:

— Неужто они думают, что ваше имя, ваш авторитет может изменить ход событий после того, как по вине их сына погиб человек?

В деликатной форме она явно давала ему понять: откажись, пока не поздно, не компрометируй себя.

Он оценил ее прямоту.

— Нет, нет, не в этом дело, уверяю вас, просто мать Димы Новгородцева никого здесь не знает, ей не с кем даже посоветоваться, а мы знакомы с детства. Вот она и обратилась ко мне за помощью. Что же касается роли официального адвоката, то, как ни странно, я напросился на нее сам…

Брови ее слегка поднялись.

— Да. Я сделал это для того, чтобы иметь возможность официально до суда беседовать с ее сыном. Я пока не могу сказать ничего определенного, но то, что я узнал о нем со стороны, наводит меня на некоторые размышления… Мне хочется разобраться в судьбе этого мальчика, а заодно и в судьбе некоторых других людей. Это важно для меня самого.

Они на мгновение встретились глазами, и Лукьянов словно прочитал в ее взгляде: «Дело ваше, я вас предупредила».

— Когда вы хотите беседовать с обвиняемым?

— Чем скорее, тем лучше. Если можно — сегодня.

— Хорошо. Я вам выпишу допуск.

Она заполнила форменный бланк, протянула ему и, когда он собрался уже уходить, вдруг сказала:

За полчаса до вас у меня была жена Полозова, того человека, который погиб. У нее осталось двое детей — одному восемь, другому — четыре. Знаете, с чем она пришла? Просит освободить от наказания вашего подзащитного. Мертвого, говорит, все равно не вернешь, и он наверняка пьяный был. По вечерам всегда выпимши приходил. Я ее спрашиваю: «Как же так, — отец ваших детей, муж, кормилец семьи погиб, а вы просите освободить от наказания виновника?» — «Так-то оно так, — говорит и заплакала. Потом утерла слезы, высморкалась и говорит: — Что мне толку от его наказания, мне детей кормить надо. Пущай деньгами отдают…» Вы понимаете, что это значит?

Он понимал. Это означало, что кто-то из Новгородцевы побывал уже в доме у Полозова.

14

Комната для свиданий, куда провели Лукьянова, была перегорожена пополам двойным деревянным барьером. По обе стороны стояли длинные некрашеные столы и скамьи без спинок. Узкое, зарешеченное окно выходило, видимо, во внутренний двор — сквозь него была видна стена противоположного дома. Серый отраженный свет падал на чисто вымытые, но потертые доски пола.

Лукьянову разрешили пройти во внутреннюю сторону, туда, за барьер. Он сел с краю скамьи у стола, положил перед собой блокнот и ручку, но потом раздумал, убрал все это в карман. Вытащил сигареты, достал одну, но курить не стал, принялся разминать ее в пальцах.

«Волнуюсь, как перед экзаменом, — удивленно подумал он. — Как хорошо, что никого больше нет». Он знал, что в часы свиданий здесь бывает много народа.

Звякнул замок, открылась маленькая дверь в противоположном углу, в комнату, пригнув голову, прошел высокий милиционер, а за ним парнишка, в выцветших синих джинсах и сером свитере. Он повернул голову, скользнул по Лукьянову безучастным взглядом больших голубых глаз и остался стоять возле стены, поглядывая в противоположный угол комнаты, где была другая дверь для посетителей — видимо, ждал, что появится кто-то другой.

— Свидание полчаса! — объявил милиционер и скрылся в проеме, но дверь не закрыл, а парень все стоял, не двигаясь, глядя куда-то мимо Лукьянова, и лицо его — осунувшееся, измученное переживаниями последних дней, выражало боль и ожидание, он, как видно, ждал, что сейчас войдет мать.

Лукьянов встал.

— Здравствуй, Дима!

Тот резко повернул голову, вгляделся, не понимая.

— Вы… ко мне?

— Да. Это я просил о свидании с тобой.

— А мама? Что с ней? — он шагнул к Лукьянову.

— Все в порядке, она ждет там, на улице. Садись, поговорим.