Дорога Отчаяния

Нигде больше в мире никто бы и глазом не моргнул из‑за проблем Магсы Майагес, маленькой дурочки. В ближайшей Белладонне на одной только Лотерейной улице насчитывалось восемьдесят пять абортариев и двенадцать трансплант–питомников, предназначенных специально для таких вот маленьких дурочек. Однако Белладонна — Белладонной, а община Бурма–Шейв была общиной Бурма–Шейв, и потому братья Галлацелли предпочли Белладонну общине. Здесь, в подпольном универсууме, они получили десятидолларовые дипломы в области агрономии, юриспруденции и общего машиностроения. Они бы с удовольствием провели в этом городе остаток жизни, но в баре на улице Примавера с ними произошло досадное недоразумение, связанное с ножом, пьяным грузчиком и девчонкой. Из‑за того, что в Белладонне закон еще кое‑как соблюдался — ибо полностью коррумпированная полиция лишь немногим хуже абсолютно честной — им снова пришлось бежать.

Они тащились по паутине, сотканной из сверкающих стальных рельсов и опутывающей весь мир — фермер, законник и механик. Эд был механик, Луи законник, а Умберто — фермер. Эти специальности могли позволить им устроиться в любом месте, ибо мир был еще достаточно молод, чтоб нагрузить работой любые свободные руки. Но вышло так, что этим местом стала Дорога Отчаяния.

Они вылезли из своей автомотрисы — мрачные, потные, но как всегда дьявольски красивые — и распахнули двери Б.А.Р.Отеля. Они по очереди позвонили в колокольчик. Все головы повернулись, все глаза уставились на них. Братья Галлацелли улыбнулись и помахали всем присутствующим.

— Эд, Луи и Умберто, — представился один из них.

— Ищем, где переночевать, — объяснил другой.

— Чистые постели, горячая вода и горячий ужин, — сказал третий.

Персис Оборванка появилась из подвала, где она размещала бочонок свежего пива.

— Да? — сказала она.

— Эд, Луи и… — сказал Эд.

— Ищем, где… — сказал Луи.

— Чистые постели, горячая… — сказал Умберто, и все они одновременно, в одно и то же мгновение, влюбились в нее отчаянно и страстно. Видите ли, существует теория, согласно которой для каждого человека во всем мире существует лишь один совершенный, абсолютный объект любви. Для братьев Галлацелли — одного человека, повторенного три раза — этим совершенным, абсолютным объектом оказалась Персис Оборванка.

Следующим утром братья Галлацелли отправились поговорить с доктором Алимантандо по поводу вида на жительство. Он выделил Умберто земельный надел, Эду сарай, где он мог чинить механизмы. Поскольку предоставить Луи офис, окружной суд и даже угол в баре, чтобы тот практиковался в своем искусстве, было невозможно, то он дал ему участок земли почти такой же большой, как у Умберто, и посоветовал заняться скотоводством, которое в условиях Дороги Отчаяния было ближайшим аналогом юриспруденции.

8

У Микала Марголиса была проблема. Он мучительно любил женщину–ветеринара, практикующую в доме номер двенадцать, через дорогу. Однако объектом и удовлетворением его похоти служила Персис Оборванка, его постельный и деловой партнер. У женщины–ветеринара из дома номер двенадцать, которую звали Мария Квинсана, тоже была проблема. Проблема заключалась в том, что она служила объектом похоти для ее брата Мортона. Она не любила его, даже по–братски, и равно не любила Микала Марголиса. Единственным человеком, которого она любила, была она сама. Но эта самовлюбленность сверкала, как бриллиант, великим множеством граней, и лучи ее падали на окружающих, заставляя их думать, что она любит их, а они ее.

Первым был ее брат Мортон Квинсана, одержимый дантист, чье собственническое отношение к сестре никого не могло обмануть. Все знали, что он тайно вожделеет ее, и он знал, что тайно вожделеет ее, и она знала, что он тайно вожделеет ее, и вожделение не может быть тайным, когда о нем известно такому количеству людей. Но уважение и собственническое чувство Мортона Квинсаны были таковы, что он не мог позволить себе прикоснуться к сестре и пальцем. Поэтому он горел в аду неудовлетворенности на расстоянии вытянутой руки от нее. И чем дольше он горел, тем жарче полыхал огонь одержимости. Как‑то вечером он застал сестру флиртующей с Галлацелли, смеющейся их тупым крестьянским шуткам, принимающей от них выпивку, трогающей их грубые, уродливые руки. Тогда он поклялся, что никогда не станет лечить ни оного из братьев Галлацелли, даже если те придут к нему, визжа от боли, даже если мучительное гниение дентина превратит их в животных и заставит колотиться головой о стены; нет, нет, он изгонит их, отправит прочь без всякого сожаления, извергнет их, стенающих, страдающих и скрежещущих зубами — за то, что оплетали сейчас его сестру Марию сетью своей похоти.