Дорога Отчаяния

— Мой мир меняется, — сказала маленькая коротко подстриженная женщина–мальчик в видеокостюме. — Семьсот лет я была святой от машин и только от машин, ибо кроме машин не было здесь никого, и ими я формировала этот мир, превращая его в место, приятное человеку. Теперь же, когда человек пришел, мои связи требуется переопределить. Люди сделали меня своим богом: я не просила об этом и еще меньше того желала, но став им, я должна нести всю ответственность. Посему я призвала избранных смертных; если ты простишь мне это выражение, но он само просится на уста — чтобы служить моими агентами на земле. У меня нет других голосов, чтобы говорить с людьми — кроме голосов человеческих. Сим я даю тебе свой пророческий голос и свою власть над механизмами: этот нимб — и сияние тут же окружило ее левую руку — знак твоего призвания. Это псевдоорганическое информационно–резонансное поле, дарующее владычество над машинами. Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда‑нибудь ты будешь призвана для отчета о своем служении.

Теперь все это казалось сном. Девушки из маленьких городков не встречаются со святыми. Девушек из маленьких городков, которые уходят, свихнувшись, в Великую Пустыню, не доставляют домой на луче света из летающего Голубого Плимута. Они умирают в пустыне и превращаются в груду костей и ошметки кожи. Девушки из маленьких городков не обретают власти над машинами и нимбов на левых запястьях. Девушки из маленьких городков не бывают пророками.

Все так. Благословенная Катерина («Бога ради, зови меня Катя — и никогда никому не позволяй называть тебя иначе, чем ты выбрала сама») не требовала от нее каких‑то особых добродетелей, кроме мудрости и честности. Но пророческая миссия Таасмин Манделлы должна включать в себя нечто большее, чем сидение в пропахшей благовониями комнате и сотворение быстрорастворимых чудес для суеверных бабулек из придорожных городов.

Репортеры тоже были не подарок. Она еще не видела журнала, потому что родители прятали от нее предварительные экземпляры, но была уверена, что когда он попадет в новостные киоски мира, пилигримы выстроятся в очередь до самого Меридиана. Ей никогда не видать солнечного света.

И потому она восстала.

— Если я им нужна, они меня найдут.

— Но Таасмин, дорогая, у тебя есть обязанности, — раскудахталась мать.

— «Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда‑нибудь ты будешь призвана дать отчета о своем служении» — вот все, что она сказала. Ни слова об обязанностях.

— Она? Так ты называешься Нашу Госпожу из Тарсиса?

— Так. И еще Катя.

Пророчица Таасмин стала обедать в Б.А.Р./Отеле, ложилась вздремнуть под звуки радио во время сиесты, сажала бобы в отцовском саду и белила стены, и без того белые. Если требовалось чудо, исцеление или молитва, она творила их там, где оказывалась — в отеле, на веранде, в поле, у стены. Когда верующие требовали слишком многого, он уходила в покойный сада Дедушки Харана и, выбрав укромное место среди деревьев, сбрасывала одежды, чтобы испытать простую радость простого бытия.

Как‑то летним утром на границе города появился старик. Левый глаз, левая нога и левая рука у него были механическими. Он одолжил заступ у Сталиных, чья вендетта в отсутствие заслуживающего внимания противника выродилась в заурядную супружескую вражду, и выкопал большую яму в земле рядом с железной дорогой. Весь день и всю ночь он ходил и ходил и ходил кругами по дну этой ямы под разнообразные комментарии изумленных жителей Дороги Отчаяния, и продолжал ходить на следующее утро, когда Таасмин Манделла пришла поглазеть на диковинного чужака. Увидев ее, старик остановился, пристально и жестко посмотрел на нее и спросил:

— Что ж, ты ли — Она?

— А кто спрашивает?

— Вдохновение Кадиллак, прежде Эван П. Дамблтон из Хиронделля; бедное чадо Непорочного Изобретения.

Таасмин Манделла не совсем поняла, кого касалось последнее замечание — его или ее.

— Ты серьезно?

— Смертельно серьезно. Я читал о тебе в журналах, юная женщина, и должен наверное узнать, ты ли — Она?

— Что ж, возможно.

— Не подашь ли мне руку?

Таасмин протянула левую руку. Она сжала металлическую ладонь Вдохновения Кадиллака, и голубой огонь вспыхнул на его металлических членах, а из искусственного глаза посыпались искры.

— Ты — это Она, ошибки нет, — объявил он.