Дорога Отчаяния

— Каким мужем надо быть, чтобы пропустит день рождения жены? — сказал Луи. Они преподнесли Персис подарки.

— Я дарю тебе землю, — сказал Умберто, фермер с въевшейся в кожу почвой, и вручил жене кольцо с бриллиантами ручной работы гномов–ювелиров из Яззу.

— А я дарю тебе море, — сказал Луи и положил перед ней путевку на Наветренные острова в Аргирском Море. — Десять лет ты работала без отдыха. Теперь тебе следует взять отпуск на столько, на сколько хочешь. Ты это заслужила. — И они поцеловали ее. А Эд так и не появился.

Потом Персис Оборванка услышала шум. Шум был не очень громкий, и праздничные звуки легко заглушили бы его, если бы она не ждала его десять лет. Шум становился громче, но по–прежнему только она его слышала. Она встала, как будто подхваченная притяжением Архангельска. Звук звал покинуть отель и выйти наружу. Она уже знала, что это. Два мотора Майбах–Вюртель в толкающе–тянущей конфигурации. Она приставила руку ко лбу козырьком и посмотрела в небо. И это был он — приближался со стороны солнца, черное пятнышко, которое стало сперва воробьем, затем соколом, затем ревущим и грохочущим двухмоторным, двухместным пилотажным самолетом Ямагучи и Джонс, который пронесся у нее над головой, подняв облако пыли и разметав гравий, и вошел в поворот. Она увидела Эда Галлацелли, махающего с пассажирского места — тихого Эда, сумрачного Эда, всем довольного Эда. С этого момента и далее Персис Оборванка любила только и исключительно его, ибо из всех братьев только он понимал ее достаточно, чтобы дать ей то, что она желала больше всего. Умберто подарил ей землю, Луи — море, а Эд вернул ей небо.

37

То, что она снова и снова возвращалась в рыбный ресторан Раано Туриннена на Бульваре Океан, было слабостью, которую ей никак не удавалось одолеть. Дело было не в чаудере — несмотря на то, что он был отменно приготовлен. Дело было не в спокойной приветливости Раано Туриннена, румяного от пива Статлер, даже не в том, что он называл ее теперь «госпожа Квинсана». Дело было в том, что три года, которые она здесь проработала, впитались в нее слишком глубоко.

— Как обычно, госпожа Квинсана?

— Спасибо, Раани.

Миску исходящего паром свежего чаудера подала пустоглазая, жующая бетель девочка–подросток.

Малышка не протянет и трех месяцев, не то что три года, подумала Мария Квинсана. Но чаудер был на диво хорош. Странно, но за все годы, которые она провела здесь и когда имела возможность есть его бесплатно, она ни разу даже не попробовала.

Энергия, которой она обладала тогда, до сих пор изумляла ее. С пяти вечера до полуночи подавать чаудер, буайабес и гумбо, вставать в восемь утра и идти в штаб–квартиру Партии на проспекте Кайанга, чтобы заполнять конверты и мешки и отправлять их на пирс 66. Сторонник партии, член партии, партийный функционер — а затем пришло время выбирать между партийной кандидатурой и рыбным супом. На самом деле никого выбора не было, но она до сих оставалась благодарна Раано и его долларам. Она услышала много интересного из набитых чаудером ртов своих клиентов — достаточно, чтобы переписать партийный манифест к выборам в Региональное Собрание Сыртии и вознести партию на постамент чемпиона по всему континенту. Она тоже была там, на пьедестале, вместе с другими партийными деятелями, аплодируя кандидатам–победителям и мысленно повторяя: «жалкие куклы, жалкие куклы». Она привела их к власти, научив слушать людей.

Слушайте, говорила она, слушайте людей: слушайте, что они любят, что они ненавидят, что приводит их в ярость, что приносит им счастье, что их беспокоит, на что им наплевать. Партия, которая умеет слушать — это партия–победительница. На самом же деле она добивалась того, чтобы они слушали Марию Квинсану, говорящую им, кого надо слушать.

— Вы должны сами баллотироваться в Собрание, — предложил ей тогда Мохандас Ги, — вы, которая столько знает о народных нуждах. — Она отказалась. Пока. То, что выглядело как самоотречение, на деле являлось амбициями.

Ее время придет вместе со всемирными выборами, через два года. В эти годы она была молотом, ее манифест — наковальней, и ковала она Новую Партию. Настойчивая нужда в реформах вымела старые кадры. Собралась новая Коллегия выборщиков и многие старые реакционеры («профессиональные политиканы», как уничижительно называла их Мария Квинсана), обнаружили отсутствие своих имен в региональных бюллетенях. И все же Мария Квинсана ступала с оглядкой. Ее лицемерный замысел — в борьбе с профессионалами от политики привнести в политику еще более высокий профессионализм — никогда не должен быть раскрыт. До этого дня дожило слишком много светил, способных уничтожить ее.