Дорога перемен

В нашей семье дочь — настоящий стоик. Этим я хочу сказать, что, когда я в определенных ситуациях срываюсь, Ребекка обычно все держит в себе. Наглядный пример — первый раз, когда она столкнулась со смертью (умерла ее любимая морская свинка Баттерскотч). Именно она вычистила клетку, похоронила крошечное окоченевшее тельце на заднем дворе, пока я рядом лила слезы. Она не плакала целых восемь с половиной дней, а потом я застала ее горько рыдающую в кухне, когда она мыла посуду. Казалось, что наступил конец света. Ребекка уронила блюдо на пол, и осколки керамики брызнули у ее ног подобно солнечным лучам.

— Разве ты не понимаешь, — сказала она, — каким оно было красивым?

Когда я возвращаюсь с работы домой, Ребекка сидит в гостиной. Этим летом она работает спасателем, и смена у нее заканчивается в два часа дня, поэтому ко времени моего прихода она уже дома. Она жует морковные палочки и смотрит викторину «Колесо судьбы». Дочка дает ответы раньше участников викторины. Она машет мне рукой.

— Сказка о двух городах, — произносит она, и в телевизоре раздается сигнал.

Ребекка босиком шлепает на кухню. На ней красный купальник с надписью «Спасатель» на груди и старая бейсбольная кепка. Она выглядит значительно старше своих четырнадцати с половиной лет. Откровенно говоря, некоторые считают нас сестрами. В конечном счете разве мало тридцатипятилетних женщин, которые только недавно впервые стали матерями?

— Папа дома, — предупреждает Ребекка.

— Знаю. Он сегодня с утра пытался мне дозвониться.

Мы обмениваемся взглядами.

Ребекка пожимает плечами. Она бросает взгляд поверх моего плеча — у нее такие же глаза, как у Оливера, — но не находит, на чем остановиться.

— Что ж, поступим так, как делали всегда. Пойдем в кино — он ведь все равно не любит кино, — а потом съедим по мороженому. — Она лениво открывает дверцу холодильника. — У нас и поесть нечего.

Истинная правда. У нас даже молоко закончилось.

— А может, ты хочешь как-то по-другому его отметить? Ведь это твой день рождения.

— Подумаешь, день рождения.

Неожиданно она разворачивается к двери, в проеме которой стоит Оливер.

Он переминается с ноги на ногу — чужой в собственном доме. После некоторого раздумья он тянется ко мне и целует в щеку.

— У меня неприятные новости, — улыбается он.

Каждый раз, когда я смотрю на мужа, он действует на меня одинаково: успокаивающе. Он очень красив для человека, много времени проводящего на свежем воздухе, — у него загорелая (цвета кофе с молоком) кожа, гладкая, как бархат, а не сухая и огрубевшая. У него сияющие глаза (как будто краска еще не высохла) и большие сильные руки. Когда я вижу его в дверях, то не чувствую ни страсти, ни возбуждения. Не помню, чтобы когда-нибудь испытывала эти чувства. В его присутствии мне становится уютно, как в любимых туфлях.

Я улыбаюсь ему в благодарность за это затишье перед бурей.

— Папа, не нужно ничего объяснять. Я так и знала, что ты не останешься на мой день рождения.

Оливер с улыбкой смотрит на меня, словно говоря: «Видишь? И нечего делать из мухи слона». Потом поворачивается к Ребекке и произносит:

— Прости, малышка. Но ты же понимаешь: всем будет лучше, если я уеду.

— Кому это «всем»? — Я удивляюсь, что произношу это вслух.

Оливер поворачивается ко мне. Его взгляд становится бесстрастным и невозмутимым, как будто он смотрит на незнакомого человека в метро.

Я снимаю туфли на каблуках и беру их в правую руку.

— Забудь. Ерунда.

Ребекка, возвращаясь в гостиную, касается моей руки.

— Да, все нормально, — многозначительно шепчет она.

— Я искуплю свою вину, — обещает Оливер. — Вот увидишь, какой ты получишь подарок на день рождения!

Кажется, Ребекка его не слышит. Она включает телевизор погромче и оставляет меня с мужем наедине.

— Что ты ей собрался подарить? — спрашиваю я.

— Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Я по привычке — как всегда, когда разговариваю с Оливером, — сжимаю кулаки и поднимаюсь наверх. На первом же пролете я оборачиваюсь и вижу, что муж идет за мной. Я хочу поинтересоваться, когда он уезжает, но с губ срывается неожиданное проклятие.

— Будь ты проклят! — произношу я и совершенно при этом не шучу.

От прежнего Оливера мало что осталось. Впервые я увидела его на Кейп-Коде, когда мы с родителями ожидали паром через пролив Виньярд. Ему было двадцать лет, он работал в океанографическом институте Вудс-Хоул. У него были прямые белокурые волосы, челка падала на левый глаз. От него пахло рыбой. Как и любая нормальная пятнадцатилетняя девчонка, я увидела его и стала ждать, когда запорхают бабочки, но этого не произошло. Я стояла столбом у причала, где он работал, в надежде, что он меня заметит. Я не знала, что как-то должна обратить на себя его внимание.