Дорога сна (СИ)

С остальными детьми мушкетёров отношения тоже не складывались. Дерзкая и острая на язык Жаклин не упускала случая поддеть Леона, вспомнив какой-нибудь позорный случай, каких за то время, пока он преследовал детей мушкетёров, накопилось более чем достаточно. Капитану рядом с ней волей-неволей приходилось быть в постоянном напряжении, готовясь ответить на очередную остроту своей собственной. Рауль шутил редко, но имел дурную привычку читать нравоучения, а ещё больше Леона раздражало то, что граф частенько оказывался прав. Что касается Анжелики, то против неё Леон не имел ничего, но всем сердцем ощущал, что он ей не нужен: зачем ей мрачный и вечно погружённый в свои размышления брат, когда есть друзья и возлюбленный, который, Бог даст, через пару лет созреет до того, чтобы признаться в своих чувствах!

Итак, мечта Леона найти отца сбылась, но счастья он не испытал и даже жалел о случившемся. Чаще всего это происходило на рассвете, когда он резко садился на постели, отирая пот со лба и лихорадочно оглядываясь после того, как ему в очередной раз явился во сне мертвенно-бледный улыбающийся Арамис с торчащей из груди шпагой или окровавленный Портос, задыхающийся под грудой навалившихся на него камней. Во сне Леон обычно падал на колени, отбрасывая шпагу, и отчаянно пытался растащить эти камни, освободить отца, в кровь сдирая пальцы и хрипло шепча обрывки молитв, но молитвы не шли на память, а камней наваливалось всё больше и больше, пока Леона тоже не заваливало ими, и он, с трудом переводя дыхание, не приходил в сознание в своей постели.

Спасти отца во сне ему не удалось ни разу.

Через пару месяцев такой жизни Леон понял, что так больше продолжаться не может – он или сойдёт с ума, или пустит себе пулю в лоб. То, что самоубийцы попадают в ад, мало беспокоило сына Портоса, но он всегда считал, что накладывать на себя руки – удел слабых и трусливых людей. Если уж искать смерти, то от чужой руки, а не от своей. И приняв такое решение, Леон стал действовать так же, как всегда – смело и прямолинейно. Он ушёл со службы: хотя отказ от должности капитана королевских мушкетёров вызвал недоумение и неудовольствие Людовика XIV, тот всё же подписал необходимые документы, и теперь Леон был свободен хотя бы от командования людьми. Сваливать на Анжелику все дела, связанные с восстановлением замка, казалось ему недостойным, но когда он осторожно заговорил об этом с сестрой, та уверила его, что вполне способна справиться сама, а если даже что-то пойдёт не так, ей помогут Анри, Жаклин и Рауль.

Известие, что Леон оставил службу и собирается на неопределённое время покинуть их, дети мушкетёров восприняли спокойно. Анжелика, похоже, вообразила, что брат собирается навестить бывшую возлюбленную, поэтому даже не очень расстроилась. Рауль, судя по всему, думал в том же направлении, но подозревал, что Леон пошёл по стопам отца, и помимо возлюбленной его ждёт незаконное дитя. Жаклин закатила глаза, приняв решение Леона за очередную блажь, и пробормотала что-то вроде: «Вот же кому-то на месте не сидится...». Слышать такое от девушки, которая отправилась сама и заманила четырёх друзей в головокружительную охоту за сокровищами, протянувшуюся аж до самой Англии, было странно, и Леон не преминул бы заметить это, но его сбил Анри, который посчитал, что сын Портоса хочет разобраться с оставшимися тайнами прошлого.

– И надолго вы нас покидаете?

– Пока не знаю, – Леон с нарочито небрежным видом пожал плечами, подавив желание ответить «Навсегда».

– И куда вы направляетесь, если не секрет? – тон Анри был дружелюбным, но Леону, знавшему, каким язвительным может быть сын Арамиса, почудилась в нём скрытая насмешка. «А он ведь только рад будет, если я уеду и пропаду без вести!» – с внезапной злобой подумалось ему.

– В Бургундию, – назвал он первое, что пришло в голову.

– Там сейчас, должно быть, очень красиво, – Анжелика мечтательно прикрыла глаза и вздохнула. – Холмы, виноградники, всё только-только начинает покрываться осенней листвой...

Не так давно сестра Леона в последний раз посетила монастырь, под сводами которого когда-то надеялась найти покой, и объявила настоятельнице, что не создана для монашеской жизни. После этого решительного поступка в жизнь Анжелики словно вернулись прежние краски: она теперь могла заливисто хохотать, позволяла мужчинам целовать себе руку, не одёргивая себя вечным «Ой, я же монашка!», всё чаще и чаще упражнялась в фехтовании, ходила в театр, и лишь изредка в голубых глазах её появлялся прежний туман, свидетельствовавший о том, что мысли дочери Портоса сейчас витают где-то в небесных сферах.

«Я обещал отцу заботиться о ней, но правда в том, что Анжелика сама может прекрасно о себе позаботиться», – думал Леон, искоса наблюдая за сестрой. «Я ей не нужен, как не нужен и никому из них. Всем будет лучше, если я уеду, – возможно, даже мне самому».