Дорога стали и надежды

На запястье, открытом сползшим рукавом зеленоватого балахона, крутился длинный хирургический нож. Поперек клеенчатого высокого фартука, перехватывая крест-накрест черными ремнями, блестела сталью лезвий грубая сбруя. Через свежесть убитых «серых» пробивался запах медикаментов. Из-под вязаной шапочки торчали светлые и длинные волосы. И… И еще у тени оказались подведенными… ПОДВЕДЕННЫМИ!!!.. брови. Зубы Даши, сами по себе, выбили дробь.

Светлые глаза не моргали, железная хватка на волосах не ослабевала. Голова в черной шапке качнулась вбок, из-под марли, мыча и запинаясь, поползли слова.

– Мы… ма… Мыыаа…

Даша затряслась – догадка, невероятная и страшная, проясняла все. Мычание выровнялось, как у давно не говорившего человека. Стало понятным, сложилось в осознанное, произносимое глубоким бархатным голосом. Даше очень хотелось закрыть уши, очень хотелось не слышать и не узнавать такое простое имя.

– Маша… Маша…

Postmortem (негатив ушедших дней) Вода

На полевых погонах у нее красовались две маленькие зеленые звездочки. Семнадцатилетняя лейтенант Войновская, только-только закончившая обучение, смотрела на них и старалась дышать ровно.

Нет, волноваться по поводу погон она не спешила – марш-бросок, всего-навсего. Выматывающий, многокилометровый, с полной выгрузкой. Инга старалась отдышаться. Сейчас, в небольшой офицерской душевой Тоцкого полигона, заново взятого назад военными, можно было и расслабиться. Перед собственными первыми бойцами Войновская такого себе не позволила, и так хватало шепота за спиной.

Инга посмотрела на пальцы, со сбитыми костяшками, с глубоким порезом по тыльной стороне левой ладони. Инструктор-мастер, решив прогнать роту через развалины, своего добился – люди выдохлись намного раньше планируемого. Ей самой пришлось поднимать нескольких, соскальзывая по мокрой глине, цепляясь за обломки стен, остатки досок и железа. Зацепилась за проволоку, провела рукой по раскрошенному кирпичному ребру… вот и все. Лизнула уже подсохший разрез, поморщилась.

Усталость накатывала волнами, наплевав на подготовку и выносливость. Двое суток учений никому не дались просто так. Инга еще раз посмотрела на ссадины, покрытые уже посветлевшей «зеленкой», представила, как сейчас защиплет после горячей воды, и невесело усмехнулась.

Шнурки на ботинках подались с неохотой. Отсыревшие, туго затянутые, развязывались долго. Войновская уперлась носком в каблук левого ботинка, потянула ногу. Стопа вышла из склизкой кожи с чпоканьем, не менее противным, чем запах. Второй ботинок пришлось стаскивать руками. Носки хотелось выкинуть, но бережливость не разрешила. Инга прошлепала ноющими ногами по неровному кафелю, нашла затертый пластиковый таз. Настругала мыла и налила кипятку из крана, бросив заскорузлые липкие носки отмокать.

Комбинезон повесила на вбитый и загнутый гвоздь. Стирать его можно и чуть позже, не помрет. Запасная форма, выбеленная временем «горка» лежала у Войновской наготове тут же, поверх рюкзака. Имущества с ней осталось совсем немного. Рюкзак с чистой одеждой и сухой обувью, портупея и длинный штык-нож от древнего германского карабина. Инга сдала в КХО автомат с разгрузкой, отдала бойцам ОЗК и противогаз с амуницией и сразу отправилась мыться, воспользовалась своей крохотной офицерской привилегией. Отдельную душевую ей выделил Степан Сергеевич, посопев и недовольно покрутив правый ус, все-таки сдался, и протянул ключ.

Инга разделась полностью, осмотрела швы на белье. Зло сплюнула, увидев ожидаемое. Кожа последние три дня зудела не зря. Полевые выезды заканчивались всегда одинаково. По грубым строчкам, чуть блестя в свете одинокой лампочки, уже разбежались яйца вши. Мамы и папы крошечных серых комочков, неторопливо и важно прогуливались взад-вперед. Войновская швырнула белье в угол, сопроводив метким и непотребным выражением своего мнения. Если бы белесые жирные «бэтэры», выжившие ее саму из собственного, одного из трех, комплектов белья могли сдохнуть от мата, то сейчас бы они просто-напросто взорвались. Повесила в угол душевой, на крючок, портупею с ножом и, поежившись, наступила на холодную решетку из брусков. Поморщилась, глядя на ржавый сток с большой прорехой с одного края.

Душ не хотел работать также хорошо, как кран. Войновская повертела вентиль, прислушалась. Где-то вдалеке зафыркало, обещая все же дать воду. Мыться с помощью тазика и ковшика не хотелось. Хотелось встать под бегущую воду и стоять, смывая въевшиеся пот и грязь. Хотелось обжигающе горячих тугих струй, иголками бьющих по коже. Хотелось…

Войновская усмехнулась, глядя в угол с комком собственного грязного белья. На ее взгляд, трусам грозило уползти, спасаясь от обязательного пламени в печке-утилизаторе. И крамольные мысли про старую облупленную ванну, до краев залитую водой, самой Войновской показались глупыми и неуместными. Она еще раз повернула кран, тонко свистнуло и забурлило совсем близко.