Дорога стального цвета

Впрочем, Панька быстро подавил в себе вспышку и, подталкивая Зуба к табурету, стоящему подальше от двери, сказал более дружелюбно:

— Ну чо ты, шкетик? Чо заволновался? Я к тебе всей душой, а ты… Всполоснем глотки за знакомство, все будет о’кей! Это же твое первое стоящее дело! Соображай.

Старуха не обращала на них ни малейшего внимания, перетряхивая и оценивая содержимое чемодана. Костлявые ее руки ходили ходуном от возбуждения. А Зуб лихорадочно прикидывал, удастся ли ему унести отсюда ноги, если он внезапно кинется в дверь. Паня, по всему видать, мужик ловкий, как кошка, с ним шутки плохи. Да и дверь тяжелая — быстро не проскочишь. Но попробовать стоит.

Бушлат на лавке. Старуха навалила на него всякого тряпья. Ну и черт с ним, с бушлатом! Может, в Сибири сейчас не так уж холодно.

Паня не сводил с Зуба прищуренных глаз. Догадавшись, видимо, о его намерении, подошел к двери и задвинул тяжелый засов. Повернувшись, он сказал с недоброй усмешкой:

— Я, Юра, кулаком гвозди забиваю. Хошь, покажу. Железо! — Он сжал довольно крупный кулак и показал в воздухе, как будет забивать гвоздь. — Стукачи не выживают, можешь верить. А кто разряд по бегу имеет, тому пику под левую лопатку.

«Придется повременить, — угрюмо подумал Зуб. — Выжду подходящий момент и… А то целым отсюда не уйдешь».

— Ладно уж, дам полкуска, — проскрипела наконец старуха. — Кровопивец ты, Панька, вот ты кто.

— И еще два червонца накинешь, — не глядя на нее, бросил Панька. И Зубу: —Ну чего ты, шкетик, шебуршишься? Сегодня провернем одно дело, а завтра я тебе сам билет куплю. Человеком поедешь, в купейном. А то с четырьмя рублями в Сибирь собрался, дурак!

— А я говорю — полкуска! — оторвалась от чемодана старуха. Голос ее стал вовсе скрипучим, плаксивым. — Харчи мои жрут, в хате моей пьют да блудят и меня ж обирают! Эх вы, кровопивцы! Чита как меня на прошлой неделе оплел с котлами! Котлы-то не ходют, трояка за них не дают!..

— Ладно, ладно, заныла, карга! — скривился Панька. — Тебя оплетешь, как же. Сама любого облупишь и не улыбнешься. Давай свои полкуска.

Старуха резво, словно по команде отвернулась к печи и стала нашаривать у себя под замызганной кофтой. А Панька не сводил с нее прищуренных нехороших глаз и покусывал в раздумье губы. Скоро старуха сунула ему в руку скрученные трубочкой бумажки.

— Обирают, кровопивцы, — жалобно скрипела она, с беспокойством глядя, как Панька прячет ее деньги в задний карман штанов. — Все им мало…

— Заткнись, карга, а то еще стребую!

— Креста на вас нету! Что на Чите, что на тебе.

— А твой-то крест где, старая? Профукала? Черту за червонец уступила?

— Не бреши попусту! — повысила голос старуха. — Мой крест при мне, на вот, глянь! Тьфу на тебя, Панька!

Старуха плюнула себе под ноги и крест показывать раздумала. Вместо этого она достала из ящиков большой мешок и начала заталкивать в него содержимое чемодана. А Панька вдруг развеселился, стал посмеиваться над старухой. Ему, как видно, нравилось ее подначивать.

— Слышь, карга, куда тыщи свои будешь девать? Или с собой в могилу утащишь?

— Будет брехать! — зыркнула на него старуха. — Нашел, у кого тыщи. Разломал бы вон лучше.

Она спихнула на пол пустой чемодан.

— Ломать — не строить! — весело сказал Панька, и под его сапогами затрещал чемодан, который совсем недавно красовался в синем чехле.

Через минуту черный печной зев проглотил обломки. Паня затолкал в него книги, обрывки бумаги, пустые картонки и все это поджег.

С печи донеслось натужное кряхтение и возня. Медленно показалась седая до белизны голова с редкой растрепанной бороденкой. Она обвела водянистыми глазами избу и остановила их на Зубе. Взгляд этот не выражал ничего — пустота. И она, пустота эта, была жутковатой. Словно не человек смотрит, а нежить какая. Может, и правда домовой? Ошарашенный всем случившимся, Зуб не очень бы удивился, окажись старик настоящим домовым. В этой хибаре все может быть.

Белый старик поманил Зуба длинным высохшим перстом. Тот, сам того не желая, покорно подошел к печи, не смея оторваться от водянистых глаз. Палец медленно согнулся и трижды не очень больно постучал костяшкой по Зубову лбу. Потом голова так же неторопливо, с покряхтыванием, скрылась в тряпье на печи.

Зуб с недоумением оглянулся на Паньку. — Это он с тобой шутит, — усмехнулся тот. — Домовые все так шутят. Был домушник, стал домовой… Не обращай внимания.

Завязав обрывком мешок, старуха сняла со своей цыплячьей шеи ключ на тесемке. Отодвинув к стене расшатанный стол, который стоял на крышке подполья, она отомкнула огромный амбарный замок. Крышка была массивная и тяжелая.

— Помочь, карга? — ехидно спросил Панька. Старуха испуганно глянула на него и полезла в подполье, увлекая за собой мешок и бормоча что-то о «помощничках», которых никак черт не приберет. Прежде чем исчезнуть, она подозрительно огляделась, приговаривая:

— Упаси, господи, рабу твою…

И уж потом закрыла за собой люк.

— Нет, не упасет, — недобро усмехнулся Панька. — Она бога на черта променяла. Теперь не упасет.

Он задумчиво посмотрел на закрытый люк и сказал: