Дорога стального цвета

В какой-то лощине набрел на дикие вишни — мелкие и твердые. Попробовал их есть, но от оскомины во рту стало шершаво, как в валенке. Рядом с убранным и распаханным полем рос шиповник, еще не очень мягкий. Минут десять Зуб грыз его, выбирая ягоды покрупнее и стараясь, чтобы в рот не попадала колючая начинка. Проку от шиповника было не больше, чем от вишен, только есть захотелось сильнее, да язык заболел. Живоглоты Чита и Панька оставили ему каши на самом донышке чугунка. Ведь желудок у него был совсем пустой после выпивки. Да и сейчас он как порожний мешок.

Еще минут через двадцать ходьбы он услышал впереди слабый гудок тепловоза и остановился в изумлении. Откуда там взялся тепловоз? Ведь Зуб все время шел от железной дороги и никуда не сворачивал. Ошибки не могло быть, потому что и за спиной время от времени доносился далекий шум проходящих составов.

Все же он продолжал идти вперед, невольно ускоряя шаг и ломая голову над тем, что бы мог значить гудок впереди. Разгадка пришла, когда он вспомнил схему, нарисованную прямо на стене зала ожидания в Луково. На схеме было обозначено, что Георгиу-Деж — станция узловая, потому что от нее шли четыре красные линии, стало быть, четыре направления. Три направления известны: первое — это откуда он приехал вчера утром, второе — куда собирался ехать, то есть, сибирское направление, и еще московское. А четвертое, выходит, западное — украинское или там белорусское. Тепловозный гудок доносился, должно, с этой дороги.

За вспаханным полем пошли холмы, мелкие овражки. Зуб набрел на тропинку, бежавшую под уклон. Вскоре она привела к заросшей кустами и мелколесьем лощине. Здесь кончалось плоскогорье. С обрыва открылся простор, и Зуб отпустил глаза на волю.

Внизу раскинулись зеленые луга и убранные поля. За ними блестела широкая лента реки. Дон. А там снова поля, невысокие взлобки. У самого горизонта — кромка далекого леса, задернутого вуалью предрассветного тумана. Легко дышалсь перед этим простором.

В вышине стеклянно и нежно ударил жаворонок. Он, наверно, поднялся ввысь, чтобы поскорее выкупаться в солнечных лучах. Но его песня скоро потонула в шуме приближающегося поезда. Он ворвался в покойную тишину окрестности так бесцеремонно и безалаберно, словно земля для того только и существует, чтобы на ней прочно лежали стальные рельсы.

Железная дорога проходила у самого подножья меловых гор, под скалами, которыми заканчивалось плоскогорье. Сверху не видно было поезда, поэтому казалось, что состав несётся под землей, с грохотом рассекая меловую твердь.

Зубу хотелось в зеленые разделы. Его манили река, лес, туманная дымка у горизонта. Там привольно и ласково, там можно забыть все и жить одному в какой-нибудь лесной избушке. А если такой не найдется, то самому построить на берегу реки крепкий шалаш, который бы пах сухой лозой и сладким разнотравьем. Ему и в детдоме в грустные дни частенько мечталось сделаться чем-то вроде отшельника, жить в стороне от людей и всяких детских обид, упиваться сказочной глухоманью, полной свободой и делать что вздумается, думать о чем захочется. В пятом классе, после крушения его любви — первой, родниковой прозрачности — он чуть было не ушел в лес. Не вышло.

Минуло время сказок. Верить в сказки было все труднее. Гудок тепловоза для Зуба был куда реальнее.

Гудок был требовательным, как приказ, и, подчиняясь ему, Зуб стал спускаться по лощине. Когда вышел к железнодорожному полотну, поезда и след простыл.

22

Шагая по шпалам в сторону Георгиу-Деж, он еще не знал толком, что будет делать. Главное — удалось бы минуть эту злосчастную станцию. Ведь если Чита или Панька увидят его, то второй раз улизнуть не удастся.

А может… Зуб остановился в раздумье, потом сел на рельсу. А может, повернуть назад, в Луково? Это же глупо — ехать в такую даль из-за какой-то каши, из-за Ноль Нолича. Неужели за это могут упрятать?

Нет. Поздно поворачивать. И не в каше вовсе теперь дело. Дело теперь в том, что он решил ехать в Сибирь, к большой жизни, к сильным и добрым людям. Назад нельзя, только вперед!

Вскоре с правой стороны от путей он увидел меловой карьер. Вокруг были разбросаны какие-то постройки, чуть подальше — печи с высокими кирпичными трубами. Здесь, по всем приметам, делали известку. Все в меловой пыли, даже шпалы в этом месте вымазаны мелом. И трава, и листья на деревьях — все грязно-белесое.

Пройдя мимо не проснувшегося еще крохотного поселка, Зуб остановился у деревянного приземистого вокзальчика. Надо было посмотреть, когда здесь проходят пассажирские поезда. Но как быть — зайти или поостеречься? А ну, как по всем станциям сообщили, что кто-то остановил поезд, а потом дал тягу через меловой хребет?

Зуб посмотрел на свою одежду, не совсем еще высохшую, и невесело усмехнулся: таким поросенком он никогда еще не выглядел. В этаком замызганном виде его сразу заподозрят и сцапают.