Дорога стального цвета

Решительно открыв дверь, Зуб вошел в коридорчик и нос к носу столкнулся с проводницей. Та слегка посторонилась, пропуская паренька, а когда тот уже взялся за ручку другой двери, спросила:

— Ты из какого вагона?

— Я? — обернулся Зуб.

— Ну да, ты.

— Я… не из какого.

— А-а, зайчик, — укоризненно покачала головой проводница. — И куда ж едем? Может, в Пензу?

Зуб кивнул.

— Врешь, наверно? Зуб опустил голову.

— То-то и оно, что врешь, — усмехнулась проводница. — Пензу-то мы уже проехали. Ну так куда?

— Тут близко, — начал было выдумывать, но запнулся и сознался: — В Красноярский край.

— Куда-куда? — удивилась проводница. — А ближе ты не можешь?

— Ближе мне не надо.

— И что, вот в чем есть едешь, да еще, наверно, без денег?

Зуб молчал. Что говорить? Проводница посмотрела на посиневшего от холода «зайца» долгим, внимательным взглядом. Потом решительно открыла дверь служебного купе:

— Ну-ка зайди.

Зуб не двигался.

— Да заходи ты, не бойся. Не кусаюсь я.

Он зашел.

— Садись.

Сел. Проводница села напротив. Лет ей было, наверно, за сорок. Только глаза, если в них смотреть близко, кажутся очень молодыми и немного грустными.

— Рассказывай.

Зуб взглянул на нее с удивлением и даже пожал плечами: о чем рассказывать, что ей от него нужно? Вытурить из вагона можно и без расспросов — хлопот меньше.

— Ты в ФЗО учишься?

— Учился. В строительном училище.

— Закончил, выходит.

— Выгнали.

— Вот те на! Это что ж ты там натворил?

Всякие расспросы были для него неприятным делом. Но проводница мало-помалу вытянула из него десятка два слов, из которых стало ясно, откуда он, куда едет и что едет, действительно, без гроша в кармане.

— Господи, господи! Это ж ошалеть надо — в такую даль! А они-то, в училище твоем, как отпустили? У них что, голыш заместо сердца?

Проводница посмотрела на Зуба с таким возмущением, словно он и есть тот, у кого камень в груди. А потом вздохнула и сказала:

— Мой-то парень тоже без отца растет. Нету отца, где-то в водке плавает. Мама, говорит, я в ФЗО пойду, на токаря хочу. Вот тебе и ФЗО! Отпусти его на свою голову.

Женщина рассказывала, как ей боязно отдавать своего парня в ФЗО и как было б хорошо закончить ему школу да поступить в институт на инженера. Рассказывая, она взяла со столика вязание и замелькала спицами.

— Да ты уж просто клюешь! — сказала она, заметив, что глаза у «зайца» норовят закрыться. — Голодный, поди?

Зуб замотал головой.

— Кто же тебя, интересно, накормил? — усмехнулась она.

Отложив вязание, проводница поставила себе на колени большую хозяйственную сумку.

— Давай-ка вот… Пузо — не лукошко, порожняком не любит.

На столике появилась котлета, сырок в блестящей фольге и кусок хлеба. После девчонкиных пирожков прошло много времени, есть снова хотелось. Но ему никак не верилось, что проводницы, которых он боялся и всячески избегал, могут быть такими добрыми. Казалось, это какой-то подвох. Вот он сейчас потянется за котлетой, а его ударят по руке и с издевательским смехом вытурят вон или, что еще хуже, выкинут на ходу из вагона.

— Давай-ка вот, — повторила женщина. — Чай только холодный. Ну ничего, похлебаешь.

Зуб в нерешительности и смущении смотрел на еду. Он уже подумывал, не лучше ли убраться отсюда подобру-поздорову.

— Ну-у, милый мой, так ты до дядьки своего не доедешь, — недовольно, даже грубовато сказала проводница. — Ну-ка, что я тебе говорю!

Взял котлету и хлеб, пахнущие так вкусно, что уже не раз проглотил слюну.

— Это где ж ты разодрал? — кивнула проводница на разорванную гимнастерку. — Ох, да плечо-то рассадил! С поезда, небось, сиганул? Нет, парень, тебе оборванцем никак ехать нельзя. Постой-ка, где у меня тут…

Из той же сумки она достала иголку с ниткой и, не дожидаясь, когда Зуб доест, стала штопать прореху.

Глазам сделалось горячо. Зуб часто заморгал, чтобы, чего доброго, не дать маху перед этой женщиной. Вот ведь что выходит: когда ему делают плохо, из него кувалдой слезу не вышибешь. А когда человек к нему с добром, тут и нюни наготове. Добро, оно, наверно, посильнее зла будет — не врут люди.

Заметила чего-нибудь проводница, нет ли — трудно сказать. Только она не проронила ни слова, пока ее ночной гость пил чай.

— Теперь пойдем, — сказала она, когда Зуб поставил на стол порожний стакан.

Плацкартный вагон сладко спал. С полок свисали углы простыней и одеял, торчали ноги. По всей длине вагона, споря со стуком колес, перекатывался нестройный храп. Вход в первое купе был завешан синим байковым одеялом. Проводница откинула его и указала на вторую полку, заваленную свернутыми матрацами:

— Половину наверх запихай, остальные расстели и спи. — Проводница понизила голос: — Да не высовывайся, а то сменщица у меня тетка строгая…

И ушла.

Толстыми рулонами матрацев забиты все полки. Рассовать их было нелегко. Зуб решил, что придется спать сразу на трех матрацах, как принцесса на горошине. Только он не то что горошину, булыжник бы не почувствовал под боком.