Дорога сворачивает к нам

А Матаса надо разыскать во что бы то ни стало, твердо сказал тот, кто сам когда-то чуть не ослеп. Пусть выплачивает алименты на детей. Тогда Анупрас сможет поступить в школу для слепых.

— А куда же я белку дену? — как маленький, вдруг спросил Анупрас.

Еще и отца не нашли, и в школу еще не приняли, а он уже о белке заботится.

— Ей вот передашь, — усмехнулся инженер, — сестренке своей.

Слово «сестренка» он сказал по-русски, и я поняла, что инженер — русский, хотя очень чисто говорит по-литовски. Мне никогда еще не приходилось разговаривать с русскими. Очень хорошо прозвучало у него это слово «сестренка», и мне захотелось отплатить ему чем-нибудь.

И когда он сел в свой «Москвич», записав в книжку адрес Анупраса, я ему сказала по-русски: «Здравствуйте!» Надо было сказать: «До свидания!» — а у меня выскочило «здравствуйте».

Чуть не заплакала от досады, но инженер усмехнулся и сказал тоже по-русски:

— Ничего, сестренка… «Здравствуйте» — хорошее слово.

Инженер уехал, мелькнул и скрылся его красный — нет, вишневый! — «Москвич». Но для нас с Анупрасом он еще не уехал — долго стоял в ушах шум мотора.

— Какой он из себя? — спросил у меня Анупрас. Он уже не прислушивался к слабеющему шуму «Москвича».

— Какой? Человек как человек, — растерялась я, не зная, как описать инженера. — Маленький такой… Волосы короткие, светлые…

— Тебе хорошо, — вздохнул Анупрас. — Людей видишь… Но мне кажется, Марите, не маленький он… И волосы не коротенькие…

Я еще не слыхала от Анупраса таких грустных слов. И таких странных. Неужели он думает, что я вру? Если так, могу и не дружить с ним… Не знаю почему, но я промолчала, не стала спорить.

— Как ты думаешь, — спросил вдруг Анупрас, — он еще приедет? А может, напишет?

— Приедет, а может, и напишет… Он такой… Высокий… С длинными кудрями.

— Рост — это неважно… — снова поразил меня Анупрас, хотя сам же и выдумал высокий рост и волосы…

ГЕРОИ СРЕДИ НАС?

Одни проезжают, едва глянув на домишки Гургждучай, другие пренебрежительно усмехаются, но задавак не так уж много. Шоферы смеются, высунув из кабины голову или руку, а бывает, и остановятся утолить жажду. Знаешь, что больше не увидишь этих людей, но копишь и копишь их улыбки.

Вот так же Казюкас копит свои находки и всякие тайны, одна из которых «страшная». Он мне прямо заявил:

— У меня есть страшная тайна.

Раньше меня очень заинтересовала бы эта страшная тайна, но сейчас не слишком. Дорога как бесконечный фильм — смотри и смотри… А кроме того, я жду одного человека… И, может быть, он приедет не один, потому что этот человек один еще не ездит.

А пока этого человека нет, я занята другими людьми, особенно теми, кто проезжает мимо. Мама говорит, что я «прилипла» к дороге. И еще она говорит, что не годится большой девочке глазеть на чужих, ходить за каждым.

А как не ходить, если такие интересные люди выходят или разговаривают с тобой из машины! Мальчишки, те не людьми — больше самими машинами интересуются. Все марки автомобилей на зубок знают. И все поголовно хотят быть шоферами. Бывают в самом деле занятные машины. Однажды, например, проехал автобус с железными прутьями в окнах и с надписью «Цирк». Вцепившись в прутья, оттуда выглядывали обезьяны. Ребята, улюлюкая, проводили обезьян через всю деревню, и все собаки лаяли, почуяв странных зверей. Обезьян я скоро забыла, а людей не забываю.

Никогда, наверное, не забуду и того высокого, долговязого студента. Нет, не потому не забуду, что он был студент и в узких брюках. Брюки у него как дудочки! Все потешались над его брючками. Он видел, что люди смеются, но не обижался.

У него не только брюки были забавные, но и имя и фамилия.

— Робертас Швегжда! — так назывался он.

Люди пожимали плечами, потому что такое имя и фамилия чудно звучали для них. А втихомолку называли его «узкоштанником». Иногда ему вслед так и кричали:

— Эй, узкоштанник!

А он ходил с толстой-толстой тетрадью.

Записывал в тетрадь все: слова, песни, названия трав и насекомых. Взрослые не очень охотно пели ему и рассказывали сказки — все больше ребята. У Швегжды был и фотоаппарат. За песенку он фотографировал и обещал прислать карточки. Сниматься все любили, даже те, кто отнекивался, что не знает, мол, ни слов, ни пословиц. Чаще всего просили снять их возле коров, лошадей. Студент подвел Эле к палисаднику, а она хотела рядом с поросятами. У Эле Швегжда не просил ни песен, ни пословиц.

Хоть он и в узких брюках ходил, но знал много-много всяких названий, редких песен и слов. Больше, чем вся Гургждучай.

— Слова как растения, — говаривал Швегжда. — Кажется, везде одинаковые, во всех говорах, а пахнут по-разному.

Мне было странно, что слова могут пахнуть. Зато слепой Анупрас поддержал студента. Оказывается, и для него слова пахнут. Анупрас сказал студенту, что слова имеют еще и цвет. И не только слова — голоса людские. У одного голос синий, у другого — темно-красный, у третьего — серый, как вечный туман в его, Анупраса, глазах.