Дорога тайн

– Гваделупская Дева из Эстремадуры была смуглокожей, как большинство мексиканцев, – пояснил Хуан Диего, хотя его смущало, что он разговаривает с затылком темноволосой молодой женщины. – Таким образом, Дева Гваделупская из Эстремадуры оказалась идеальным инструментом прозелитизма для тех миссионеров-прозелитов, которые последовали за Кортесом в Мексику; Богородица Гваделупская стала идеальной иконой для обращения туземцев в христианство.

– Угу, – ответила Дороти, засовывая член Хуана Диего в рот.

Хуан Диего никогда не был сексуально уверенным в себе мужчиной; в последнее время, не считая своих опытов наедине с виагрой, у него вообще не было сексуальных отношений. И все же Хуану Диего удалось по-рыцарски отреагировать на то, что Дороти усаживается на него, – он продолжал повествовать. Должно быть, это в нем заговорил романист: он умел надолго сосредоточиваться; он никогда не был новеллистом.

– Это произошло через десять лет после испанского завоевания, на холме в окрестностях Мехико, – сказал Хуан Диего молодой женщине, сосущей его пенис.

– Тепейяк, – отвлеклась на мгновение Дороти; она произнесла это слово идеально, прежде чем снова взяла в рот его член. Хуан Диего был потрясен тем, что такая не шибко образованная с виду девушка знает название данного места, но он постарался никак не отреагировать ни на это, ни на минет.

– Это было ранним декабрьским утром тысяча пятьсот тридцать первого года… – снова начал Хуан Диего.

Он почувствовал резкий укол зубов Дороти, когда импульсивная девушка быстро заговорила, даже не сделав паузы на то, чтобы вынуть его пенис изо рта:

– В Испанской империи именно это утро было праздником Непорочного Зачатия – не совпадение ли?

– Да, однако… – начал было говорить Хуан Диего, но остановился; Дороти теперь сосала таким способом, который не предполагал, что она будет вставлять свои комментарии. Писатель продолжил как ни в чем не бывало: – Крестьянин Хуан Диего, в честь которого меня назвали, увидел явление девушки. Она была окружена светом; ей было всего пятнадцать или шестнадцать лет, но, когда она заговорила с ним, этот крестьянин Хуан Диего якобы понял – по ее словам, которым мы как бы должны верить, – что эта девушка либо Дева Мария, либо кто-то вроде Девы Марии. И она хотела, чтобы на том месте, где она явилась ему, возвели церковь – целую церковь в ее честь.

На что Дороти, вероятно, недоверчиво хмыкнула – или издала похожий на хмыканье невнятный звук, который требовал интерпретации. Как Хуану Диего следовало догадаться, Дороти знала эту историю, что же касается вероятности появления Девы Марии (или кого-то вроде нее) в образе юной девицы, ожидающей, что бедолага-крестьянин построит для нее целую церковь, то невербальное высказывание Дороти означало больше, чем намек на сарказм.

– Что же было делать бедному крестьянину? – спросил Хуан Диего.

Судя по тому, как молодая женщины внезапно фыркнула, это был для нее более чем риторический вопрос. Этот грубый фыркающий звук заставил Хуана Диего – не крестьянина, а нашего Хуана Диего – вздрогнуть. Романист, без сомнения, опасался еще одного острого укуса со стороны занятой своим делом девушки, но никакой боли не последовало – по крайней мере, в данный отрезок времени.

– Ну, крестьянин рассказал испанскому архиепископу свою невероятную историю, – продолжал стоять на своем писатель.

– Сумаррага! – удалось выплюнуть Дороти, прежде чем она издала короткий рвотный звук.

Какая невероятно осведомленная молодая женщина – она даже знала имя сомневающегося архиепископа! Хуан Диего был поражен.

Явное знание Дороти всей конкретики на мгновение удержало Хуана Диего от продолжения его версии истории Гваделупской Девы; он остановился перед той частью истории, в которой речь шла о чуде, то ли озадаченный знанием Дороти предмета, которым долгое время он был одержим, то ли (наконец-то!) отвлекшись на минет.

– И что же сделал этот сомневающийся архиепископ? – спросил Хуан Диего.

Он испытывал Дороти, и даровитая молодая женщина не разочаровала его – за исключением того, что она перестала сосать его член. Она выпустила его пенис с различимым хлопком, отчего писатель снова вздрогнул.

– Мудак-епископ велел доказать это, как будто это было делом крестьянина, – с презрением сказала Дороти. Она двинулась вверх по телу Хуана Диего, пропуская его пенис между своих грудей.

– И бедный крестьянин вернулся к Деве и попросил у нее знаков свыше, дабы удостоверить ее личность, – продолжал Хуан Диего.

– Как будто это было ее гребаное дело, – сказала Дороти, целуя его шею и покусывая мочки ушей.

В этот момент стало непонятно – то есть невозможно определить, кто кому что сказал. В конце концов, они оба знали эту историю и торопились поскорее покончить с повествованием. Пресвятая Дева сказала, чтобы Хуан Диего (крестьянин) собрал цветы; то, что в декабре росли цветы, пожалуй, раздвигало границы правдоподобия, а то, что цветы, найденные крестьянином, были кастильскими розами, а не родом из Мексики, – тем более.