Дорога цвета собаки

– Господа, я люблю вас! – он держал бокал в вытянутой на всю длину руке, не глядя ни на кого конкретно, но каждый знал, что отражается в его слегка помутневших, исступленно-синих глазах. – Да простят меня дамы, что и их я называю величальным словом "господа". Вслушайтесь в него, братцы… Я люблю тебя, Малиновый витязь, за то, что ты наконец добрался до моего дома, который был еще вчера в Суэнском переулке. А тебя, Сиреневый мой звездочет, я люблю за то, что ты предпочел найти меня и Малинового витязя лишь сегодня. Я люблю тебя, рыцарь Годар, за то, что ты пробудил во мне любознательность. А тебя и твоих подруг, милая моя Ланочка, я люблю просто так… Просто так. Просто так! Да!.. Я, кажется, люблю просто так даже

ЕГО…

Пауза за осечкой затянулась, словно у Давласа образовался провал в памяти. Годар не понял, почему все опустили глаза в тарелки, хотя никто не отставил своего бокала.

Давлас, покачнувшись, кашлянул и последующие слова произнес ровным, твердым голосом:

– И, конечно же, я люблю короля Кевина и дочь его Адриану – это так ясно, что не нуждается в повторениях. Мы закрепили свое чувство к королю в двух простеньких, цепляющих за душу словцах: "Слава Кевину!". Это полезно произносить по буквам, чтобы ощутить на языке вкус.

Он опять помолчал. Все в нем дышало искренностью, подкупало мужественностью. Лана, сцепив руки на коленях, не смотрела в его сторону, но видела каждое движение губ, каждую каплю пота, увлажняющую выступившую за еще не оконченную ночь щетину. Годар понимал это, не глядя на Лану. Ему хотелось подмигнуть кому-нибудь, и в этом не было примеси грусти, потому, что подмигнуть всем сразу не представлялось возможным. Годар касался сам себе причесанным, побритым и – одновременно – сладко-небрежным, способным на хамскую выходку. Он мог бы, например, дернуть Лану за косичку, если бы таковая у нее имелась. Или стащить с тарелки Ника кусок бифштекса.

И тут, словно подслушав его желание, Давлас выкинул грандиозную шалость.

– А слабо переставить буковки местами? – вкрадчиво спросил он и поочередно обвел все лица почти безумным взглядом. Разве перемещение ыв буковках имени изменит объект поклонения? Слабо испытать свои чувства, господа? Мне не слабо. Унивек авалс!

Годар услышал, как заиграл минорно вдали, за наглухо зашторенными окнами, трубач и тут же смолк, запнувшись на полуноте. Годара словно отнесло на несколько метров вглубь моря мощной соленой волной, и торжествующий голос Давласа он услышал издалека.

– Что изменилось, господа, кроме направления? Была бы сила, а… Гм.

– Унивек авалс! Я люблю тебя, Бежевый витязь!" – выкрикнула Лана.

– Я знал это, моя девочка, – донеслось от Давласа.

Несколько секунд спустя он уже держал под сидение одной только ладонью стул с чинно восседающей на нем улыбчивой Ланой и молил, протягивая свободную руку:

– Даму! Еще одну даму!..

Но сцена эта мало кого занимала. Места за столом вновь опустели. Витязи и дамы, разбившись по двое – по трое, разбрелись по всей комнате и шумно беседовали.

Годар тоже поднялся. Он видел, как Давлас отнес стул с Ланой к окну, сел на пол и накрыл ладонью обе ее кисти, попрежнему сцепленные на коленях. Ник, бухнувшись в одно из кресел, счищал ножичком кожуру с апельсина.

Не зная к кому присоединиться, Годар отошел пока к стене, где смутно виднелась какая-то картина в массивной позолоченной рамке. Картина оказалась портретом мужчины, стоявшего в полный рост среди распаханной степи. Из-за спины его высовывался флагшток с прозрачным полотнищем. Фигура мужчины, казалось, находилась в десяти шагах от смотрящего. Годар сначало решил, что это – король Кевин, но, когда осветил портрет свечой, краски ожили и выдали одутловатое лицо пожилого человека в зеленом сюртуке. Художник наложил на дряблые щеки загар, придал усталым глазам маслянистый солнечный блеск, но герой портрета все равно вышел из образа счастливой, благообразной старости. Степь на картине сморщилась, стала жалкой. Захотелось отодвинуть, словно потайную дверь, одну из стен, но это желание не являлось необычным – в комнате не было предусмотрено места для танцев – танцевать приходилось на узком пятачке за левым концом стола. Годар взглянул украдкой в сторону Ланы. На месте, где был только что стул, колыхался прикрытый шторой бугор. Его потянуло туда же, как на свежий воздух. В этот миг Лана выпорхнула и побежала, путаясь в оборванном шнуре со шторы, поправляя растрепавшиеся волосы. На пути ее вырос Ник, галантно поцеловал в щеку. Она погладила его по плечу и встретилась взглядом с Годаром.

Годар кинулся навстречу. Обнявшись, они присели и нырнули под стол. Он откинулся на спину, а Лана, примостившись рядом, облегла его, словно сбившееся одеяло. Все время хотелось поцеловать ее в лоб, откинув челку. Лана была единственной на вечере девушке без прически, и это ужасно нравилось.