Дорога в декабре

Надо было срочно выплывать на какой-то другой бережок. Учиться разговаривать на местном языке, а не только камлать всеми частями тела, разговаривая одними гласными, и то не всеми.

Или новый язык создать, пользуясь общими впечатлениями от такой маленькой общей жизни.

…что у нас тут насчет общих впечатлений?..

…эскалатор в метро. Полтора кафе, три прогулки в парке. Гостиница в Велемире. Деревня Княжое.

Негусто крупы для первого отвара.

— Тебе не жарко? — спросил, вскрыв сахарницу и помешав внутри нее сахар маленькой желтой ложечкой.

Аля у плиты наводила какао. Скосилась на сахарницу.

— У? — промычал я.

— Жарко?.. — переспросила она. По голосу было понятно, что даже произнося это, она не понимала смысла произносимого. Подошла к столику, поставила чашку с горячим и густым напитком, взяла у меня ложечку и сама насыпала четыре ложки сахару. Хотя я люблю, чтоб две.

— Да. Жарко, — сказал я, забирая ложечку назад и пытаясь размешать ею сахар в какао.

Аля выдала мне ложку покрупней, не такую симпатичную, бледно-серую. А желтую, снова забрав у меня, омыла над раковиной, насухо вытерла полотенцем и вернула в сахарницу.

— Жарко, — улыбнулась Алька и, как она умела, обеими руками взворошила свою красивую гриву, так что лицо совсем потерялось в волосах.

— Жарко, — повторил я, выпил какао залпом и сырую ложку из стакана засунул в сахарницу, в пару к желтенькой.

— Мне к детям, — объявил я.

— Не надо, — попросила Алька таким тоном, как будто я у нее рвал волосы по одному.

Я покрутил ложкой в сахарнице, чтоб на нее налипло сахару побольше. Желтенькая недовольно пискнула.

— Она не может забрать? — спросила Алька тихо, и что-то меня корябнуло — поначалу я даже не понял что. Потом догадался: Алька впервые назвала ее, овеществила, до сих пор ее не было вообще, никак.

Алька обняла меня за шею и прикусила за ухо.

— Нет, — ответил я. — И ночевать я все равно домой пойду, — и снова помешал ложкой в сахарнице.

Аля застыла. Показалось, что она еще раз хочет укусить меня за ухо, но на этот раз, не разжимая зубов, резко рвануть на себя.

— Тогда сейчас иди, — процедила она.

Несколько секунд, облокотившись напряженными руками на мои плечи, не дыша, ждала моего ответа, но, не дождавшись, резко оттолкнулась и выпрямилась. Стояла за спиной, как моя тяжелая тень.

Не глядя на нее, я поднялся и прошел в прихожую. Хорошо, что у меня ботинки без шнурков. В такой ситуации нет ничего хуже, чем сидеть и завязывать шнурки. А если еще узел…

Натянув обувь, услышал из кухни странный звук: сначала что-то резко высыпалось, а потом враздрызг зазвенело.

Это Алька вывалила в раковину ложечки, а заодно и слипшийся сахар высыпала.

Больше никаких звуков.

Было ясно, что она стоит у раковины и смотрит перед собой, куда-то в полку с чистой посудой, всем существом требуя, чтоб я подошел и обнял ее за плечи.

Тогда б она меня минуты через три простила.

Я вышел в подъезд.

Алька включила воду, и она потекла в сахарную горку. Сначала сахар, налипая, взбухал и темнел, а потом вдруг развалился и комками поплыл в сток.

На улице я пел песенку.

По дороге медленно проехали поливальные машины, ничего не поливая.

С минуту, чуть прихрамывая на больную ногу, я ковылял за ними, ожидая, что они включат свои усатые фонтаны и окатят меня как следует.

Налетел на молодую маму с сигаретой в зубах, свободной рукой она толкала коляску, в коляске лежал голый, покрытый равномерной хрусткой коркой младенец.

Сигарета выпала, младенец открыл глаза, лишенные ресниц.

Меня обозвали.

Вошел в подъезд, сел возле двух так и не прибранных туфель, поставив одну слева, а вторую справа от себя, и заплакал.

Ничего, это пройдет. Переживешь, это ж ты о себе плачешь. Только о себе.

— А меня можно проверить? — в третий раз спросил я, выслушав сначала удивленный, потом ироничный, потом раздраженный ответ профессора.

— Ты хочешь людей убивать? — спросил он, помолчав.

— Нет. Но я их ненавижу.

— Убивать хочешь? — спросил он, издеваясь.

— Нет.

— Не отвлекай тогда меня.

— Да что ж это такое! Я не договорил! — крикнул я в трубку, услышав гудки.

«Сейчас я тебе покажу, сейчас я тебе устрою», — повторял я неведомо кому, одеваясь.

Одна брючина все норовила обнять вторую, у рубашки всюду была изнанка, проездной на метро упал на пол и пропал. Ползал на четвереньках и рычал, разыскивая его.

Там оставалась одна поездка.

В метро почесывался от нетерпения, как наркоман. Девушка с книгой, родинка над губой, отсела при первой возможности. Смотрел на нее, желая, чтоб освободилось место рядом — я б уселся туда. Ты что, думаешь, твоя родинка обладает большой ценностью? Все хотят на ней жениться?

Иногда девушка строила нарочито рассеянный взгляд и скользила глазами по вагону, в том числе по мне, с целью еще раз убедиться, что я наркоман. Тогда я начинал чесаться еще злее, кожа черепа хрустела под ногтями…

В итоге едва не проехал свою станцию.

Нырнул в переход, схватил какого-то мелкого пацана за руку:

— Пойдем, хочу тебя спросить.

Тот упирался и попискивал, я тащил.