Дорога в декабре

Бодрые, мы высыпали из авто, прошли внутрь магазина и шли какое-то время вдоль полок, касаясь чувствительными ладонями прилавка. Когда я наконец остановился, разглядывая товар, Михаил полез за деньгами с предложением вложиться. Пришлось сказать, что он у меня в гостях, и… Ну, в общем, я сам всего купил — естественно, мне было радостно его угостить. К тому же большую часть алкоголя я собирался выпить сам.

Мы ввалились в квартиру, вспоминая о концерте, и я очень искренне в который уже раз говорил Михаилу, как все было хорошо. Он внимательно улыбался.

С нами было несколько моих друзей мужеского пола. Я быстро наварил креветок, насыпал маслин, порезал сыр, порезал хлеб, распечатал всевозможные водки и вина, вскрыл глотку десятку пивных бутылок, и через полчаса мы были уже шумны и радостны. Радостны и шумны. И потом только шумны, шумны, шумны.

Он лег спать не раздеваясь и поднялся, едва встал я: мы проспали хорошо если пять часов.

Михаил выглянул из комнатки, где в иные времена обитал мой маленький сын; вчера вечером Михаил отчего-то улегся именно на его кроватку, удивительным образом подобрав и перегнув ноги, — хотя рядом была нормальная постель; так и проспал.

С утра мне было весело и привычно, ему несколько хуже. Он вышел мне навстречу с бутылкой пива на полусогнутых ногах — они явно разучились за ночь разгибаться.

— Ты как? — спросил я.

— О-о-ой, — ответил он.

— А у тебя что, нет похмелья? — поинтересовался он, вглядевшись в меня спустя минуту.

— Почему нет? Есть.

Быстренько собрал столик с яишенкой и позвал своего гостя, сполоснувшего лицо, завтракать. Две хрупкие напуганные рюмки выставил меж нами.

— Нет-нет, — запротестовал Михаил. — Чаю.

Чаю так чаю. Я выпил спирта один. Ради такого прекрасного случая решил позабыть о своих правилах. Не каждый день неподалеку от меня спит звезда рок-н-ролла. Начнем раньше, к черту этот день, пропьем его, какой с него толк.

Михаил старательно уселся за стол, поставил рядом так и не допитую, едва початую бутылку с пивом, которую он унес в ванную и принес оттуда на кухню. Дуя на чай, зацепился за бутылку ненавидящим взглядом и переставил пиво на подоконник, чтоб не видеть.

— Ничего, что я выпью еще? — спросил я с искренней бодростью.

Михаил только головой покачал.

Понемногу проснувшись, мы обрадовались бурному возвращению наших вчерашних ночных друзей. Они пришли забрать нас и вывезти на обильный воздух.

Загрузили все, что могли, в их машину и отправились к реке, на рыжие берега, потреблять жареное мясо.

Глядя там на нас, щедро и часто запрокидывающих головы, Михаил не сдержался и присоединился к принятию новых порций спиртного.

День, начинавшийся так медленно и закостенело, вскоре нежданно, словно взмыв вверх перед самыми глазами, разом потерял формы и очертания; взлетая, мы умудрились несколько раз провалиться в странные ямы, где подолгу хохотали, грубо толкали друг друга веселыми руками — и время тем временем не двигалось вовсе.

Где-то к полудню мы были так первозданно и нежно пьяны, словно никогда не знали иных состояний, и это было органичным донельзя, настолько органичным, что сердце кувыркалось от счастья, а мозг мягко пылал.

День можно было скомкать небрежно, а можно вновь развернуть, как скатерть, и любовно расставить в приятной последовательности чаши и стаканы, разложить пахучие мяса.

Не помню, как все остальные, а я твердо впал в то редкое и замечательное состояние, когда от каждой новой рюмки трезвеешь, поэтому пьешь не останавливаясь, насмешливо ожидая, когда же тебя, пьяную рогатину, прибьет наконец.

…Миша ты, мой Миша, чему же ты научил меня, ничему хорошему…

С рыжего берега мы скатились к реке, чтобы омыть холодной водой горячие лица.

И здесь я не удержался и спросил:

— Миш, почему? Отчего? Как так? Почему ты, заслуживший свою славу, все ее радостное тело державший в руках, — отчего ты теперь бухаешь здесь со мной, на глупом летнем бережку, а не где-нибудь, не знаю, на прозрачных небесах с вечно молодым корейцем или в просторных номерах, брезгливый и наглый, накануне вечернего выхода не в блеклый танцзал, а на взвывающее при виде тебя неистовое воинство, тысячеглазо заполнившее будто бы воронку лунного кратера.

Михаил сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. В своей басовитой манере посмеялся и не ответил. Мы пошли вдоль берега, в руке у меня боязливо вытягивала горло бутылка водки, наполовину, ну, может, почти наполовину полная.

— Будешь? — произнес я одно из самых важных слов, определяющих судьбы русской цивилизации.

— Не буду, — ответил он.

— А я буду, — сказал я и в дурацком хулиганстве залил в горло сразу добрые двести граммов.

Выдохнул и поставил пустую бутылку на асфальт. Она звякнула благодарно — вообще-то после случившегося только что между мной и ею бутылку обязаны были жахнуть о землю.

— Интересно, сколько ты проживешь? — спросил Михаил задумчиво и спокойно, измеряя меня глазами.

Я не ответил и пошел дальше, внутри меня все было внятно, на местах, без изменений.